Знаю ещё по друзьям своего деда, что люди, прошедшие войну, вспоминать её не любят, а если и рассказывают о ней, то с какой-то неохотой. Воспоминания больше доверяют мемуарам, потому как бумага крепче голоса и при рассказе не дрогнет…
А говорю я это всё к тому, что зашел ко мне сегодня мой сосед Алёшка, парень двадцати семи лет, и все эти свои двадцать семь проживший рядом со мной на одном этаже. И вот приехал Алексей, как говорится, на побывку: получил отпуск — и прямо с фронта домой, а заодно и заглянул к дяде Игорю, как он меня называет. Говорили долго и обстоятельно, но не о войне. Я о ней не спрашивал, а он — не рассказывал. Говорили о жизни, причем рассматривали её со всех сторон. Вот тогда-то и обратил я внимание на то, насколько он изменился. Из привычного всему дому Лёшки превратился он, что называется, в мужчину без возраста. Вроде не старого, но уже и не молодого. Нет и тридцати, а как на равных со мной говорит. Я слушаю и понимаю, что так оно и есть. И вот теперь сиди и думай: калечит ли война души людей или наоборот, закаляет их, делает мудрее, естественнее, при этом готовит к принятию этой жизни так, как это и было задумано самой жизнью.
За год на фронте Алексей словно прожил не менее десятка, а то и больше гражданских лет. В сравнении с ним многие его ровесники, которых я тоже хорошо знаю, выглядят истуканами с примитивными желаниями, стремлениями и поступками, даже если у них есть образование.
Безусловно, каждого жизнь ведет своим путем и мерить всех одним аршином ни к чему, но вопрос остается и никуда от него не уйти: неужели настолько высока цена обычной человеческой мудрости? Неужели для того, чтобы смотреть на мир такими глазами, как у Алексея — полными сострадания и до невозможного внимательными, сосредоточенными, а главное, понимающими всё до самых мелочей — нужно выйти из-за компьютерного стола, покинуть танцпол ночного клуба и сразу оказаться под огнем, да еще и таким, что кроме Бога, как он сказал, ни о ком не думаешь, да, впрочем, и о Боге порой не помнишь...
Подумалось: каких же ребят сегодня выковывает Россия! И пусть их немного, но каждый сможет заменить десяток, а то и больше не таких, как он, ибо это совершенно другая школа – не та, что с углубленным изучением инъяза, а школа, где жизни учит смерть, и уж эта спрашивает до последнего.
Есть у меня школьный друг, Анатолий, который два раза в месяц, а то и чаще, бывает за той самой ленточкой с грузом гуманитарной помощи. Иногда пишет отчет о поездке. Заметил, что пишет Толя емко и коротко, как очередь от трассера ведет. Видимо, это и есть военный стиль, потому как Лёша примерно так же и со мной говорил – прямо в цель попадал, даже без предварительной наводки. Видимо, война учит не только стрелять, но и попадать в цель, да еще и словом, а это и есть внимание и осознанность. Вот теперь, кажется, понятно, откуда такая внутренняя сила и собранность — оттуда, где теперь уже смерть учит жизнь говорить, причём на понятном им обеим языке. Уходя, Лёша на миг остановился и сказал:
— Через неделю мне назад, дядя Игорь, и я не знаю, вернусь ли... Но хочу, чтобы вы знали… Я даже маме этого не могу сказать, а вам скажу… Дядя Игорь, я – счастливый человек! Я смог прожить эту жизнь так, как никогда бы не прожил, если бы не всё то, что со мной произошло. Я многое могу, а главное, это терпеть и молчать всякий раз, когда оно этого требует, причем до последнего – проверено! А значит, оно того стоило…
Терентий Травник. Из книги «В четыре руки».
А говорю я это всё к тому, что зашел ко мне сегодня мой сосед Алёшка, парень двадцати семи лет, и все эти свои двадцать семь проживший рядом со мной на одном этаже. И вот приехал Алексей, как говорится, на побывку: получил отпуск — и прямо с фронта домой, а заодно и заглянул к дяде Игорю, как он меня называет. Говорили долго и обстоятельно, но не о войне. Я о ней не спрашивал, а он — не рассказывал. Говорили о жизни, причем рассматривали её со всех сторон. Вот тогда-то и обратил я внимание на то, насколько он изменился. Из привычного всему дому Лёшки превратился он, что называется, в мужчину без возраста. Вроде не старого, но уже и не молодого. Нет и тридцати, а как на равных со мной говорит. Я слушаю и понимаю, что так оно и есть. И вот теперь сиди и думай: калечит ли война души людей или наоборот, закаляет их, делает мудрее, естественнее, при этом готовит к принятию этой жизни так, как это и было задумано самой жизнью.
За год на фронте Алексей словно прожил не менее десятка, а то и больше гражданских лет. В сравнении с ним многие его ровесники, которых я тоже хорошо знаю, выглядят истуканами с примитивными желаниями, стремлениями и поступками, даже если у них есть образование.
Безусловно, каждого жизнь ведет своим путем и мерить всех одним аршином ни к чему, но вопрос остается и никуда от него не уйти: неужели настолько высока цена обычной человеческой мудрости? Неужели для того, чтобы смотреть на мир такими глазами, как у Алексея — полными сострадания и до невозможного внимательными, сосредоточенными, а главное, понимающими всё до самых мелочей — нужно выйти из-за компьютерного стола, покинуть танцпол ночного клуба и сразу оказаться под огнем, да еще и таким, что кроме Бога, как он сказал, ни о ком не думаешь, да, впрочем, и о Боге порой не помнишь...
Подумалось: каких же ребят сегодня выковывает Россия! И пусть их немного, но каждый сможет заменить десяток, а то и больше не таких, как он, ибо это совершенно другая школа – не та, что с углубленным изучением инъяза, а школа, где жизни учит смерть, и уж эта спрашивает до последнего.
Есть у меня школьный друг, Анатолий, который два раза в месяц, а то и чаще, бывает за той самой ленточкой с грузом гуманитарной помощи. Иногда пишет отчет о поездке. Заметил, что пишет Толя емко и коротко, как очередь от трассера ведет. Видимо, это и есть военный стиль, потому как Лёша примерно так же и со мной говорил – прямо в цель попадал, даже без предварительной наводки. Видимо, война учит не только стрелять, но и попадать в цель, да еще и словом, а это и есть внимание и осознанность. Вот теперь, кажется, понятно, откуда такая внутренняя сила и собранность — оттуда, где теперь уже смерть учит жизнь говорить, причём на понятном им обеим языке. Уходя, Лёша на миг остановился и сказал:
— Через неделю мне назад, дядя Игорь, и я не знаю, вернусь ли... Но хочу, чтобы вы знали… Я даже маме этого не могу сказать, а вам скажу… Дядя Игорь, я – счастливый человек! Я смог прожить эту жизнь так, как никогда бы не прожил, если бы не всё то, что со мной произошло. Я многое могу, а главное, это терпеть и молчать всякий раз, когда оно этого требует, причем до последнего – проверено! А значит, оно того стоило…
Терентий Травник. Из книги «В четыре руки».