Пока я иду к своему шестидесятилетию, жизнь за моей спиной сумела создать новые волны – такие, что набирают, а то и набрали свою силу. Сегодня я впервые ощутил себя пенсионером, хотя до пенсии, в связи с новыми реформами, мне ещё весьма далеко. Ощутил потому, что большинство моих знакомых и друзей — уже на пенсии. Даже одноклассницы. Странно: учились в одном классе, и вот девчонки — уже пенсионерки, а ребятам ещё лет десять моложавиться. А вообще-то дело не в этом, а в том, насколько действительно верно то, что все мы должны прожить, состариться и уйти навсегда, потому как давно уже ясно, что жизнь не держит при себе тех, кто выполнил для нее положенную здесь работу. Справедливо? Конечно. Мудро? Безусловно.
Начинаю ценить каждый день и загибать пальцы. На улице в очередной раз туман, а душа отчётливо видит контуры приближающегося берега, на кромке которого волна моих погодков вместе со мной уйдёт в песок и завершится навсегда судьба каждого из нас. В минуты таких светлых мыслей всегда ищешь то, что мог бы определить для себя как самое главное, дабы посвятить этому остаток жизни. Удивительно, но, возможно, это напоминает задачу по поиску смысла своего существования человеком, приговорённым к расстрелу и ограниченным камерой, за пару-тройку дней до исполнения приговора.
У моего дедушки был приятель, которого в тридцать седьмом приговорили к высшей мере, но неожиданно помиловали за день до приведения приговора в исполнение. Помню, будучи студентом, я спросил у него, о чём он думал, ожидая собственного расстрела. Ответ запомнился мне на всю жизнь: думал о красивых женщинах. Тогда мне показалось, что глупее мысли быть не может, но позже я увидел в ней его подлинную честность. Будь он верующим, то, вероятнее всего, думал бы о Боге и о спасении собственной души. Но не задалось, а потому суть его веры, а было ему лет двадцать пять, составляли женщины, точнее, красивые женщины, что, согласитесь, более чем нормально для сильного, полного жизненных соков паренька. Ему бы детей зачинать, а его – к стенке.
Что по мне, то думаю: самое лучшее в этой жизни —это настолько от неё устать, чтобы, умирая, вообще ни о чём и ни о ком не думать, разве что о том, чтобы отоспаться эдак лет сто, а там будет видно.
Терентий Травник. Из книги "С новой строки".
Начинаю ценить каждый день и загибать пальцы. На улице в очередной раз туман, а душа отчётливо видит контуры приближающегося берега, на кромке которого волна моих погодков вместе со мной уйдёт в песок и завершится навсегда судьба каждого из нас. В минуты таких светлых мыслей всегда ищешь то, что мог бы определить для себя как самое главное, дабы посвятить этому остаток жизни. Удивительно, но, возможно, это напоминает задачу по поиску смысла своего существования человеком, приговорённым к расстрелу и ограниченным камерой, за пару-тройку дней до исполнения приговора.
У моего дедушки был приятель, которого в тридцать седьмом приговорили к высшей мере, но неожиданно помиловали за день до приведения приговора в исполнение. Помню, будучи студентом, я спросил у него, о чём он думал, ожидая собственного расстрела. Ответ запомнился мне на всю жизнь: думал о красивых женщинах. Тогда мне показалось, что глупее мысли быть не может, но позже я увидел в ней его подлинную честность. Будь он верующим, то, вероятнее всего, думал бы о Боге и о спасении собственной души. Но не задалось, а потому суть его веры, а было ему лет двадцать пять, составляли женщины, точнее, красивые женщины, что, согласитесь, более чем нормально для сильного, полного жизненных соков паренька. Ему бы детей зачинать, а его – к стенке.
Что по мне, то думаю: самое лучшее в этой жизни —это настолько от неё устать, чтобы, умирая, вообще ни о чём и ни о ком не думать, разве что о том, чтобы отоспаться эдак лет сто, а там будет видно.
Терентий Травник. Из книги "С новой строки".