Часы

Они остановились и какое-то время не ходили. Сегодня я подвел стрелки, завел пружину, качнул маятник, и они пошли. Они ожили! И через несколько минут поблагодарили меня, пробив четыре раза тихим и мягким голосом. Я сел в кресло, взглянул на них и задумался. Они тикали, точнее, они теперь дышали: их сердце билось ровно и спокойно . Упруго заведенная пружина своей энергией запускала и вращала неторопливые шестеренки - внутренние органы и системы всего организма. Это была действительно жизнь! Стрелки медленно кружили по эмалированному циферблату - лицу с бровями и ресницами, напоминающими римские цифры, и от этого оно то и дело обретало новое выражение: то строгое и задумчивое, то веселое, а то и совсем печальное. Красивое резное тело корпуса было, как всегда, спокойным и, со свойственным ему достоинством, наблюдало за происходящим.
Я почувствовал, как в них вернулась благодать – вернулось время. Через несколько шагов они вновь пробили, теперь уже один раз. Я слушал, как долго, с легкой волной, поёт бронза пружины, как чист звук голоса. Это звучала их душа.

В комнате пропала тишина. Они теперь шли, и тишина это приняла. Звук их шагов - этот единомерный ход маятника - не мешал ей, напоминая, что отныне и они живут, и с этим надо считаться. Со всем живым надо обязательно считаться! Неожиданно я услышал ход своего сердца, почувствовал, как во мне двигаются невидимые шестерни органов, как верна своим напряжением воля заведенной во мне пружины. Я приподнял руку, дотронулся до лица и негромко пропел: Бом…
В этот момент я, как бы со стороны, увидел себя, заводящего ключом механизм жизни, сокрытый в деревянном теле часов, я давал часам жить…
Картина оказалась нестойкой и вскоре начала меняться: контуры её стали нечеткими, и через пару минут всё расплылось окончательно. Побыв немного в таком состоянии, картина довольно быстро прояснилась, и мне явственно открылось нечто иное. Я вдруг увидел, как бережно рука любви заводит, точнее вдыхает в меня жизнь, совсем так же, как и я давал жизнь часам, ещё недавно неспешно вращая бронзовый ключ в бойнице часового механизма; ощутил, как повинуются воле любви все части моего тела. Почувствовал, как белоснежный ангел своим крылом слегка подталкивал мое сердце, и оно шло, подобно маятнику, и тикало. Оно маялось, оно жило и надеялось. Я впервые отчетливо расслышал свою душу... Она тоже жила в корпусе - в моем теле! Мне снова захотелось пропеть протяжное «Бом…», и я набрал воздуха. Закрыв глаза, вдруг услышал, как тихо и… совершенно безо всяких на то усилий, моя душа благодарственно пропела: Го-о-о-осподи, помилуй! Затем, сложив мои пальцы щепотью, она перекрестила мое тело, подняв его правую руку. И тело в ответ слегка поклонилось...
Тут часы пробили вновь, но теперь уже пять раз. На какое-то мгновение их бой слился с голосом моей поющей души. Это был промысел. Всё: и ход маятника часов, и их бой, и я, слушающий этот бой, и звук моего бьющегося сердца-маятника – всё это было промыслом - промыслом Божиим.
Господь через меня давал всякий раз жить часам, дабы они каждой своей минутой напоминали бы мне, откуда и как в меня вошла сила жизни, кто следит своею волей за моими дыханием, движением, ходом моего сердца.
Незаметно распогодилось, и лучи закатного, насыщенного спелостью солнца проникли в мой кабинет и, вместе с оранжевым теплом, по-вечернему, легли на циферблат. Часы засмущались и слегка порозовели. В открытое окно подул едва заметный ветерок, качнулась занавеска, запахло прохладой и черемухой. Рядом сидящая тишина взглянула на меня, поднесла палец к губам и прошептала: "Тсс…" Я согласился и молча кивнул ей в ответ.
Было тихо и хорошо, и только три сердца едва уловимо шли в этот миг в унисон – часов, мое и тишины… И только три ангела были навсегда с нами – во имя Отца, и Сына, и Святаго духа. Аминь.

Терентiй Травнiкъ.
Из книги « Больше всего на свете». 2017
(0 пользователям это нравится)