Мне кажется, что ни в одном виде искусства не проявляется так явственно Дух Божий, как в поэзии. Если душа наша обитает в теле, то в поэзии Дух Божий обитает в словах. А слова и есть материальная субстанция Духа, если можно такое предположить. И чем искреннее и сердечнее подбираются они говорящим и пишущим человеком, тем явственнее ощущается в произносимом Благодать.
Рано или поздно обычная беседа трансформируется в художественную прозу; проза, в свою очередь, - в поэзию, поэзия - в молитву, а молитва - в молчание. Но это особое молчание, такое, где в одной точке соединены все направления словотворчества. Оно подобно нулю в системе отсчета. Оно - как остановленное время. В нем и начало, и конец. Молчание есть вездесущность Божиего присутствия. Одну из четырех ступеней в нем и занимает поэзия. Если бы я рисовал тишину или молчание, то рисовал бы её в форме четырехгранной пирамиды, где грани и есть эти ступени, дно - первозданная глина, а вершина - Любовь. Если бы я играл паузу, произнося молчание, то обозначил бы ее там, где заканчивается вдох и начинается выдох. Может, это только мое поэтическое воображение, но так оно видит духовный мир, и так я его ощущаю.
Я не ношу эту схему с собой, не думаю о ней вообще, но когда дело касается правильного слова, то она всплывает. Я очень бережно отношусь к слову и даже в беседе стараюсь следить за сказанным мною. Когда же приходят стихи, то с ними ты уже совсем не в беседе, а где-то дальше. Дальше и выше.
Лишь недавно молитвенное слово стало совсем иным для меня: оно все чаще произносится сердцем. И когда такое случается, то это понимаемо мною. Никогда ранее я не испытывал такой тишайшей радости души от молитвы, как в последние годы. Поэзия научила меня молитве, именно через поэтическое слово мне открылось пока еще далекое утро, приоткрылся пока едва заметный рассвет подлинного молчания.
Когда мне не хватает слов, то я молюсь. Слова молитвы – это не те слова, которые нами привычно воспринимаются, но те, из которых складывает свою речь наше сердце. Далее писать об этом просто невозможно. Неизглаголанность подобного состояния не оставляет следов на бумаге, не удерживается в звуке, но только переживается. Если было бы можно хоть немного, но приблизиться к этой величине, то единственным из того, что способно ее, эту величину, как-то обозначить, оказался бы безупречный чистый лист. В книге сердца - ничего не бывает на страницах. При всей своей полноте, они - Божественно чисты.
Рано или поздно обычная беседа трансформируется в художественную прозу; проза, в свою очередь, - в поэзию, поэзия - в молитву, а молитва - в молчание. Но это особое молчание, такое, где в одной точке соединены все направления словотворчества. Оно подобно нулю в системе отсчета. Оно - как остановленное время. В нем и начало, и конец. Молчание есть вездесущность Божиего присутствия. Одну из четырех ступеней в нем и занимает поэзия. Если бы я рисовал тишину или молчание, то рисовал бы её в форме четырехгранной пирамиды, где грани и есть эти ступени, дно - первозданная глина, а вершина - Любовь. Если бы я играл паузу, произнося молчание, то обозначил бы ее там, где заканчивается вдох и начинается выдох. Может, это только мое поэтическое воображение, но так оно видит духовный мир, и так я его ощущаю.
Я не ношу эту схему с собой, не думаю о ней вообще, но когда дело касается правильного слова, то она всплывает. Я очень бережно отношусь к слову и даже в беседе стараюсь следить за сказанным мною. Когда же приходят стихи, то с ними ты уже совсем не в беседе, а где-то дальше. Дальше и выше.
Лишь недавно молитвенное слово стало совсем иным для меня: оно все чаще произносится сердцем. И когда такое случается, то это понимаемо мною. Никогда ранее я не испытывал такой тишайшей радости души от молитвы, как в последние годы. Поэзия научила меня молитве, именно через поэтическое слово мне открылось пока еще далекое утро, приоткрылся пока едва заметный рассвет подлинного молчания.
Когда мне не хватает слов, то я молюсь. Слова молитвы – это не те слова, которые нами привычно воспринимаются, но те, из которых складывает свою речь наше сердце. Далее писать об этом просто невозможно. Неизглаголанность подобного состояния не оставляет следов на бумаге, не удерживается в звуке, но только переживается. Если было бы можно хоть немного, но приблизиться к этой величине, то единственным из того, что способно ее, эту величину, как-то обозначить, оказался бы безупречный чистый лист. В книге сердца - ничего не бывает на страницах. При всей своей полноте, они - Божественно чисты.
Терентiй Травнiкъ.
Из книги « Больше всего на свете». 2017