Для меня есть два православия. Первое, оно скорее юношеское, — это когда человек во всем внешнем видит сплошное несоответствие своим идеалам, остер на язык и постоянно критикует все, что, по его мнению, не подпадает под евангельские истины. Он постоянно копается, роется в себе, и в конце концов раскапывает в своих поступках что-то неверное, кается, сокрушается, признается в своем несовершенстве и в какой-то, понятной только ему, бесконечной греховности, но ничего не может с этим поделать. Он постоянно хочет быть лучше, чем его создают ситуация и время на данный момент. Его православие руководствуется настроением, и когда оно у него плохое, он скорбит о несовершенстве мира и себя в этом мире, но стоит произойти чему-то веселому, он легко обо всем забывает так, словно бы ничего и не было.
Второе православие иное: оно принимает себя и весь мир и не столь быстро гонит оступившегося соседа в геену огненную, как первое. Оно вообще мало заметно: размашисто не крестится, не переделывает "любовь" в "люди Бога ведают", "спасибо" — в "спасиБог" и не меняет букву «с» на «з» в слове "бессердечный". Оно не показушничает, не рядится, не шьет красных платьев для пасхальных служб, не выискивает специальных сосудцев для святой воды и не завешивает всю стену в комнате иконками и всякими штучками из церковной лавки. Оно не расшаркивается пред себе подобными и не потупляет взгляд пред батюшкой только из-за того, чтобы вписаться в систему благочестивых требований. Оно внутреннее: сдержанное, естественное и молчаливое.
Но есть еще и третье православие, о котором мало что известно и которое, если и открывается, то разве что любящим. Это православие вне преданий и вне традиций, а если чем -то и руководствуется, то только собственной совестью. Оно не постится во имя поста и не молится ради молитвы, оно рождается, живет и умирает безо всяких рассуждений о всемирном грехе, грядущем конце света, посмертной участи души и способно напоить водой любого иноверца, не уточняя, чей Бог лучше. Оно не верит, а скорее надеется, потому как именно в надежде чает прощение. Оно не выше и не ниже, не глубже и не дальше, оно там, где ему отведено быть и оставаться. Оно почти неопределимо, а если присутствует, то всякий его обязательно почувствует, а почувствовав, и возрадуется, и возвеселится, и сто, и тысячу раз изменится, а изменившись, так и не поймет, что только что он встретился с самой любовью - с самой настоящей любовью…
Терентий Травник. Из книги "Домашнее задание".
Второе православие иное: оно принимает себя и весь мир и не столь быстро гонит оступившегося соседа в геену огненную, как первое. Оно вообще мало заметно: размашисто не крестится, не переделывает "любовь" в "люди Бога ведают", "спасибо" — в "спасиБог" и не меняет букву «с» на «з» в слове "бессердечный". Оно не показушничает, не рядится, не шьет красных платьев для пасхальных служб, не выискивает специальных сосудцев для святой воды и не завешивает всю стену в комнате иконками и всякими штучками из церковной лавки. Оно не расшаркивается пред себе подобными и не потупляет взгляд пред батюшкой только из-за того, чтобы вписаться в систему благочестивых требований. Оно внутреннее: сдержанное, естественное и молчаливое.
Но есть еще и третье православие, о котором мало что известно и которое, если и открывается, то разве что любящим. Это православие вне преданий и вне традиций, а если чем -то и руководствуется, то только собственной совестью. Оно не постится во имя поста и не молится ради молитвы, оно рождается, живет и умирает безо всяких рассуждений о всемирном грехе, грядущем конце света, посмертной участи души и способно напоить водой любого иноверца, не уточняя, чей Бог лучше. Оно не верит, а скорее надеется, потому как именно в надежде чает прощение. Оно не выше и не ниже, не глубже и не дальше, оно там, где ему отведено быть и оставаться. Оно почти неопределимо, а если присутствует, то всякий его обязательно почувствует, а почувствовав, и возрадуется, и возвеселится, и сто, и тысячу раз изменится, а изменившись, так и не поймет, что только что он встретился с самой любовью - с самой настоящей любовью…
Терентий Травник. Из книги "Домашнее задание".