Этот человек был и остается неисправимым романтиком. Абсолютная самодостаточность в конце концов позволила ему научиться писать плохие стихи, невыразительные полотна и скучную музыку. Он спокойно реагировал на критику и, принимая замечания к сведению, скрупулёзно вносил поправки в созданное. Тем не менее всё равно ничего не менялось и по-прежнему оставалось плохим, невыразительным и скучным. Врожденная самодостаточность моего героя делала его не только более спокойным в сравнении с другими, но и весьма располагающим человеком. В беседах он предпочитал слушать, в спорах не участвовал, весьма легко отказываясь от возможности высказать свое мнение. Удивительное нагромождение косвенных признаков и второстепенностей каким-то непостижимым образом собралось в нем и стало главным, делая этого человека заметным. В то время, как кто-то лез вон из кожи, пытаясь дать о себе знать, мой герой достаточно легко оставался в поле внимания присутствующих — видимо, благодаря все тому же нагромождению частностей в носимом им образе. В конце концов он принял титул желанного для всех знакомого, которого многие приглашали в свою компанию, а тот особо и не отказывался. С женщинами он держал себя по-товарищески, к комплиментам не прибегал, но старался быть внимательным, что постепенно и сделало из него, по мнению большинства дам, образ «нормального мужика». Может, я бы и не проявил особого усердия в деле создания его литературного портрета, если бы не одно, чрезвычайно важное, на мой взгляд, обстоятельство, присутствие которого вряд ли бы не привлекло внимание какого-нибудь оказавшегося рядом литератора средней руки, а тем более - публициста.
Итак, позволю себе открыть несколько деталей из нашей с ним встречи, явно заслуживающих особого читательского интереса. По причине скромности моего героя мало кто догадывался, а тем более знал, что он все-таки имел увлечение, которое весьма неплохо реализовывал: это были фокусы. Будучи страстным почитателем, а то и последователем работ американского иллюзиониста, филантропа и актёра Гарри Гудини, прославившегося разоблачением шарлатанов и весьма сложными трюками с побегами и освобождениями, мой друг медленно, но верно разработал свою систему волшебства и как-то раз пригласил меня к себе на дачу, чтобы продемонстрировать достигнутое им за последний десяток лет. День он тщательно выбирал сам, и вот в один из дождливых, ветреных, промозглых и, что называется, скверных во всех отношениях ноябрьских дней мы сели в электричку и отправились к нему на дачу, на станцию Востряково. Ехали молча: усевшись в полупустом вагоне, мой приятель сразу достал газету и, прикрыв ею лицо, погрузился в чтение, предоставив мне возможность глазеть в окно, разглядывая по-осеннему скудненький подмосковный пейзаж. Лишь один раз он опустил газету, посмотрел на меня и как-то странно, мне даже показалось зловеще, улыбнулся. Кивнув в ответ, я почему-то погрузился в детали воспоминаний о нашей с ним дружбе, пытаясь отыскать в них хоть какой-то намек, дабы этим объяснить себе происходящее. Прочитав, и не один раз, газету, он аккуратно её сложил, достал из нагрудного кармана медную плоскую флягу, которую по обыкновению таскают с собой охотники или пижоны, и, не предлагая мне, не спеша сделал пару глотков. В вагоне запахло Бифитером, что придало нашей поездке романтический флер. Учитывая, что на приятеле была курточка из шотландки и тирольская фетровая шляпа оливкового цвета с маленьким, по-видимому голубиным, перышком, меня ждало что-то необычайно интересное. Уже на подъезде к станции он вдруг неожиданно поинтересовался, каково моё отношении к Кексбургскому желудю, напомнив о моей всегдашней тяге к желудям и дубам усадьбы Узкое, о чем приятель был неплохо осведомлен. Историю, когда вечером 9 декабря 1965 года в глубине леса, полукругом охватывающего городок Кексбург в штате Пенсильвания, раздался пронзительный свист, перешедший в громовой рокот и закончившийся глухим ударом, от которого вздрогнули стены домов и закачались люстры я знал довольно-таки неплохо, но никак не связывал её лично со своими исследованиями дубов в Узком, а тем более - в усадьбе Поленово. Смутно догадываясь, что речь может касаться Гугушатии, я с интересом стал ждать продолжения нашего вояжа.
Позволю себе рассказать, что по образованию друг мой был химиком, причем с ученой степенью. Известная замкнутость в характере и все тот же романтизм постепенно превратили его в алхимика, а затем и в волшебника. Такие люди не могли не интересовать любопытствующих, типа меня, особ, а потому я просто ждал случая, когда он наконец что-то откроет в своей тайной лаборатории и позовет кого-то взглянуть. И вот оно свершилось, а этим счастливчиком оказался-таки я. Приятель знал о моей расположенности к искусству, наукам и особенно - к литературе, и потому , видимо, осознанно остановил свой выбор на моей персоне. Будто догадавшись, о чем я думал, он еще раз пристально, но теперь уже как-то по-доброму взглянул на меня и то ли в дрёме, то ли для того, чтобы сосредоточиться для чего-то очень и очень, как мне показалось, важного, закрыл глаза. До станции оставалось совсем немного, и я достал блокнот, дабы сделать несколько необходимых для себя пометок… Откровенно говоря, я и помыслить не смел, что тогда, почти четверть века назад, всё только начиналось и что передо мной сидит один из самых неординарных разработчиков программного обеспечения в будущем...
Терентий Травник. Из книги "Временное и постоянное"
Итак, позволю себе открыть несколько деталей из нашей с ним встречи, явно заслуживающих особого читательского интереса. По причине скромности моего героя мало кто догадывался, а тем более знал, что он все-таки имел увлечение, которое весьма неплохо реализовывал: это были фокусы. Будучи страстным почитателем, а то и последователем работ американского иллюзиониста, филантропа и актёра Гарри Гудини, прославившегося разоблачением шарлатанов и весьма сложными трюками с побегами и освобождениями, мой друг медленно, но верно разработал свою систему волшебства и как-то раз пригласил меня к себе на дачу, чтобы продемонстрировать достигнутое им за последний десяток лет. День он тщательно выбирал сам, и вот в один из дождливых, ветреных, промозглых и, что называется, скверных во всех отношениях ноябрьских дней мы сели в электричку и отправились к нему на дачу, на станцию Востряково. Ехали молча: усевшись в полупустом вагоне, мой приятель сразу достал газету и, прикрыв ею лицо, погрузился в чтение, предоставив мне возможность глазеть в окно, разглядывая по-осеннему скудненький подмосковный пейзаж. Лишь один раз он опустил газету, посмотрел на меня и как-то странно, мне даже показалось зловеще, улыбнулся. Кивнув в ответ, я почему-то погрузился в детали воспоминаний о нашей с ним дружбе, пытаясь отыскать в них хоть какой-то намек, дабы этим объяснить себе происходящее. Прочитав, и не один раз, газету, он аккуратно её сложил, достал из нагрудного кармана медную плоскую флягу, которую по обыкновению таскают с собой охотники или пижоны, и, не предлагая мне, не спеша сделал пару глотков. В вагоне запахло Бифитером, что придало нашей поездке романтический флер. Учитывая, что на приятеле была курточка из шотландки и тирольская фетровая шляпа оливкового цвета с маленьким, по-видимому голубиным, перышком, меня ждало что-то необычайно интересное. Уже на подъезде к станции он вдруг неожиданно поинтересовался, каково моё отношении к Кексбургскому желудю, напомнив о моей всегдашней тяге к желудям и дубам усадьбы Узкое, о чем приятель был неплохо осведомлен. Историю, когда вечером 9 декабря 1965 года в глубине леса, полукругом охватывающего городок Кексбург в штате Пенсильвания, раздался пронзительный свист, перешедший в громовой рокот и закончившийся глухим ударом, от которого вздрогнули стены домов и закачались люстры я знал довольно-таки неплохо, но никак не связывал её лично со своими исследованиями дубов в Узком, а тем более - в усадьбе Поленово. Смутно догадываясь, что речь может касаться Гугушатии, я с интересом стал ждать продолжения нашего вояжа.
Позволю себе рассказать, что по образованию друг мой был химиком, причем с ученой степенью. Известная замкнутость в характере и все тот же романтизм постепенно превратили его в алхимика, а затем и в волшебника. Такие люди не могли не интересовать любопытствующих, типа меня, особ, а потому я просто ждал случая, когда он наконец что-то откроет в своей тайной лаборатории и позовет кого-то взглянуть. И вот оно свершилось, а этим счастливчиком оказался-таки я. Приятель знал о моей расположенности к искусству, наукам и особенно - к литературе, и потому , видимо, осознанно остановил свой выбор на моей персоне. Будто догадавшись, о чем я думал, он еще раз пристально, но теперь уже как-то по-доброму взглянул на меня и то ли в дрёме, то ли для того, чтобы сосредоточиться для чего-то очень и очень, как мне показалось, важного, закрыл глаза. До станции оставалось совсем немного, и я достал блокнот, дабы сделать несколько необходимых для себя пометок… Откровенно говоря, я и помыслить не смел, что тогда, почти четверть века назад, всё только начиналось и что передо мной сидит один из самых неординарных разработчиков программного обеспечения в будущем...
Терентий Травник. Из книги "Временное и постоянное"