Для меня всегда было непонятным и во многом удивительным то, каким образом люди во время сражения, не зная друг друга и потому не имея никакой личной обиды и никакой злобы друг на друга, сходились в бою и без сомнения убивали тех, кого видели первый раз в жизни. Как и почему, сидя в окопах за сотни метров друг от друга, они обстреливали себе подобных, даже не думая о том, чего, собственно, плохого сделали им их противники.
В свое время на меня произвели сильное впечатление романы Ремарка, позволив мне увидеть войну глазами человека с другой стороны холма. Писатель изумительно описал переживания людей, являющихся по сути врагами тех, кого мое сознание всегда воспринимало как героев, причем положительных. Помню, как в детстве, играя в войну, никто из нас не хотел быть немцем, потому как с этим был связан образ зла, образ врага, вложенный в нас предупредительными взрослыми. И вдруг - иная точка зрения, да еще и такая, что цепляла за саму душу.
Это случилось на первом курсе института, а учился я в таком вузе, где центром обучения была военная кафедра. К третьему курсу я окончательно разуверился в необходимости милитаристского потенциала и впервые осознанно взглянул на пацифизм как нравственное учение. Тогда я не был религиозным человеком, не руководствовался идеями любви к ближнему, но перестал воспринимать идеи взаимного человеческого противостояния, что, собственно, и отразилось на моем решении покинуть институт. В армии я не служил по причине неожиданно обнаруженного нездоровья, получал отсрочки, что тем не менее никак не отразилось на моих патриотических убеждениях. Но с какого-то момента я начал испытывать настоящие моральные трудности, пытаясь разобраться в себе и во врагах, коих мне навязчиво подсовывала тогдашняя идеологическая система. Вскоре я стал понимать, что во всем этом что-то не так: меня словно кто-то заставлял поверить в плохие дела того или тех, о ком я и слыхом не слыхивал. Отрастив волосы в знак восприятия идей смиренных иноков и паломников и вполне осознанно выполняя заповедь непротивления злу насилием, я был преследуем своими же согражданами-комсомольцами только за то, что не вписывался в образ молодого строителя коммунизма тех лет.
Прошло время, и, к счастью, многое стало другим: теперь длинноволосые и бритоголовые мужчины живут в согласии, ценности изменились и уже никого не преследуют за хождение в храм, но и по сию пору у меня нет точного ответа на вопрос: что или кто формирует в молодом, неопытном человеке неприязнь, а то и ненависть к тем людям, народам, и даже к странам, которые никоим образом не причастны к нашему личному пространству? Плохая это забава – внушать открытым душам идею существования врага среди тех, кого они толком не знают да и вряд ли когда-нибудь узнают. Но как бы там ни было, а я все-таки верю, что когда-нибудь настанет такое время, когда, услышав оголтелый призыв «умников» к ненависти - призыв идти на войну - на него никто не отзовётся и не придёт, и это будет началом воистину иной эры для всего человечества – эры преображения, ради которой когда-то так коротко и ярко прозвучала эпоха Возрождения.
Поспорили правители: Чья выметет метла?
Но только вот убили-то – Ивана из села.
Рассорились правители – никто добру не внемлет!
Но только вот убили-то – Ивана из деревни.
Как были злы правители – рассказывать не стану,
Но только вот убили-то – из города… Ивана.
Не странно ль получается? За то, что те решают –
Обычных-преобычных «иванов» – убивают!
А можно ли… А можно ли, а можно ль так решить,
Чтобы Иван Обыденный остался всё же жить?
Терентий Травник. Из книги "Вечерняя звезда".
В свое время на меня произвели сильное впечатление романы Ремарка, позволив мне увидеть войну глазами человека с другой стороны холма. Писатель изумительно описал переживания людей, являющихся по сути врагами тех, кого мое сознание всегда воспринимало как героев, причем положительных. Помню, как в детстве, играя в войну, никто из нас не хотел быть немцем, потому как с этим был связан образ зла, образ врага, вложенный в нас предупредительными взрослыми. И вдруг - иная точка зрения, да еще и такая, что цепляла за саму душу.
Это случилось на первом курсе института, а учился я в таком вузе, где центром обучения была военная кафедра. К третьему курсу я окончательно разуверился в необходимости милитаристского потенциала и впервые осознанно взглянул на пацифизм как нравственное учение. Тогда я не был религиозным человеком, не руководствовался идеями любви к ближнему, но перестал воспринимать идеи взаимного человеческого противостояния, что, собственно, и отразилось на моем решении покинуть институт. В армии я не служил по причине неожиданно обнаруженного нездоровья, получал отсрочки, что тем не менее никак не отразилось на моих патриотических убеждениях. Но с какого-то момента я начал испытывать настоящие моральные трудности, пытаясь разобраться в себе и во врагах, коих мне навязчиво подсовывала тогдашняя идеологическая система. Вскоре я стал понимать, что во всем этом что-то не так: меня словно кто-то заставлял поверить в плохие дела того или тех, о ком я и слыхом не слыхивал. Отрастив волосы в знак восприятия идей смиренных иноков и паломников и вполне осознанно выполняя заповедь непротивления злу насилием, я был преследуем своими же согражданами-комсомольцами только за то, что не вписывался в образ молодого строителя коммунизма тех лет.
Прошло время, и, к счастью, многое стало другим: теперь длинноволосые и бритоголовые мужчины живут в согласии, ценности изменились и уже никого не преследуют за хождение в храм, но и по сию пору у меня нет точного ответа на вопрос: что или кто формирует в молодом, неопытном человеке неприязнь, а то и ненависть к тем людям, народам, и даже к странам, которые никоим образом не причастны к нашему личному пространству? Плохая это забава – внушать открытым душам идею существования врага среди тех, кого они толком не знают да и вряд ли когда-нибудь узнают. Но как бы там ни было, а я все-таки верю, что когда-нибудь настанет такое время, когда, услышав оголтелый призыв «умников» к ненависти - призыв идти на войну - на него никто не отзовётся и не придёт, и это будет началом воистину иной эры для всего человечества – эры преображения, ради которой когда-то так коротко и ярко прозвучала эпоха Возрождения.
Поспорили правители: Чья выметет метла?
Но только вот убили-то – Ивана из села.
Рассорились правители – никто добру не внемлет!
Но только вот убили-то – Ивана из деревни.
Как были злы правители – рассказывать не стану,
Но только вот убили-то – из города… Ивана.
Не странно ль получается? За то, что те решают –
Обычных-преобычных «иванов» – убивают!
А можно ли… А можно ли, а можно ль так решить,
Чтобы Иван Обыденный остался всё же жить?
Терентий Травник. Из книги "Вечерняя звезда".