Многие годы я посвятил поездкам на богомолье или, как это сегодня называют, паломничеству по святым местам. Не знаю почему, но с начала 90-х жизнь странника меня весьма привлекала и довольно-таки скоро ежемесячное хождение по родной стороне стало неизменной её частью. Иногда я брал кого-то с собой, иногда ездил один. За почти три десятка лет я познакомился со многими трудниками, паломниками да и просто верующими людьми. Добравшись до места, мне нравилось погружаться в тихую волну жизни той или иной обители, изучать её историю и молиться. Не буду сочинять, потому как сам я, ничего, кроме трепета ни разу не испытывал, когда прикладывался к святыням, но то, что принято называть чудом, видеть приходилось. Поначалу я даже немного жалел, что это происходит не со мной, видя насколько глубоко переживают некоторые люди этот момент единения с чем-то невидимым, но необыкновенно красивым в своей душе, как упоительно и сладко льются по их щекам слезы радости и надежды.
Время сделало свое дело, и я научился просто благодарить Бога за возможность свидетельствовать обо всяком подобном случае в своих рассказах и вскоре окончательно перестал искать что-то необычное для себя, оставив в своей душе лишь вполне почтительное отношение к вере. Все правильно, и я действительно знаю и знаком с некоторыми людьми, которые исцелились от того, что прикладывались к мощам или иконам, причем среди них есть те, что были и остаются и пьяницами, и курильщиками, да и вообще непонятно какими типами, короче теми самыми, которые запросто, да еще и с запахом перегара лезут к чудотворному образу.
Как-то раз, стоя на службе в храме, я наблюдал нечто подобное, слушая недовольное шушукание набожных женщин, у коих всякое непотребство, по понятным причинам, всегда вызывает возмущение. И тут я вспомнил о Христе, проводившем немало времени с теми, кого сегодня называют маргиналами, а проще – отбросами общества. Так вот, наблюдая, как этот самый, еле стоящий на ногах, маргинал пробирался к иконе Спасителя, невзирая на недовольство прихожан, я подумал, что если Богу будет не угодно, то Он его не допустит: ну, скажем, осадит голосом священника или остановит мужицким окриком со стороны благочестивых. Но Богу, видать, это было нужно и ошалевший детина, добравшись до иконы и едва успев к ней приложиться, вдруг навалился всем телом на подсвечник и опрокинул его. Народ охнул и начала возмущаться, мол, тут «Трисвятое!», а этот так себя ведёт. Подошедший алтарник и дьякон вывели страждущего под белы рученьки из храма и, казалось, что всё должно было бы пойти по наторённому пути, но этого не случилось. Волну благочестия сменила обыденность и недовозмущавшиеся женщины продолжили шептаться. Кое-кто даже вспомнил как зовут парня и начал рассказывать о его непутёвой матери и видимо такой же бабке.
И тут я подумал: дивны дела твои Господи – Ты же через этого человека вскрыл в присутствующих их внутренние настроения, вот все они и полезли наружу. Не знаю, понял ли кто это, забыв обо всем на свете в том числе и про службу, но именно так оно и было.
Выходя из храма, я лоб в лоб столкнулся с виновником недавнего оживления и тот предложил мне отойти в сторону и поговорить. Я согласился. Разговор был коротким и малосодержательным. Федька, так звали героя, почему-то стал просить у меня прощения… Выслушав его плохо выговариваемый рассказ о жизни и о бабах, я промолчал. Фёдор с каким-то сожалением махнул рукой, еще раз вопросительно на меня посмотрел, хмыкнул и побрел на выход. Дойдя до ворот, он обернулся и крикнул в мою сторону и явно мне: Эй, слышь! Ты это... А я тебя, мужик, понял!
Покинув храмовую территорию, направляясь в сторону станции, я размышлял о его последних словах: что мог понять этот простой и несуразный человек в моем молчании?
Подошла электричка и я, войдя в вагон и устроившись у окна, наблюдая за гаснущим в вечерних сумерхах пейзажем, вскоре забыл о произошедшем…
Я вполне мог и не писать об этом в своих дневниках, тем более за время моих странствий было немало чего-то похожего, и все-таки написал. Зачем?Прошло лет десять, а я написал и только сейчас. Что меня заставило залесть в кладовку собственной памяти и извлечь оттуда именно эту историю? Что я этим хотел сказать?
Откровенно говоря, пока не знаю, но почему-то именно сейчас и вспомнилась та, самая первая мысль, в тот момент, когда я смотрел, как этот парень пролезает к иконе: Что шептаться, - подумал я тогда, глядя на недовольных матушек, - если Богу не угодно, то он и не дойдёт до неё...
А он дошёл, долез, докарабкался и все-таки, оказавшись рядом, приложился. Это уж после его выперли из храма, а главное-то произошло.
Вечерело. Я посмотрел на настольную лампу и включил её, расправил слегка замятый лист бумаги перед собой и готовясь записать, повторил, как бы обращаясь к своему читателю: если Богу было бы неугодно, то всё, что ты сейчас читаешь, мною бы и не написалось, как не написалось бы ни одно из моих стихотворений, мелодий или картин… Потому как в этой жизни всё складывается только тогда, когда на это есть Его воля.
Терентий Травник. Из книги "Домашнее задание".
Время сделало свое дело, и я научился просто благодарить Бога за возможность свидетельствовать обо всяком подобном случае в своих рассказах и вскоре окончательно перестал искать что-то необычное для себя, оставив в своей душе лишь вполне почтительное отношение к вере. Все правильно, и я действительно знаю и знаком с некоторыми людьми, которые исцелились от того, что прикладывались к мощам или иконам, причем среди них есть те, что были и остаются и пьяницами, и курильщиками, да и вообще непонятно какими типами, короче теми самыми, которые запросто, да еще и с запахом перегара лезут к чудотворному образу.
Как-то раз, стоя на службе в храме, я наблюдал нечто подобное, слушая недовольное шушукание набожных женщин, у коих всякое непотребство, по понятным причинам, всегда вызывает возмущение. И тут я вспомнил о Христе, проводившем немало времени с теми, кого сегодня называют маргиналами, а проще – отбросами общества. Так вот, наблюдая, как этот самый, еле стоящий на ногах, маргинал пробирался к иконе Спасителя, невзирая на недовольство прихожан, я подумал, что если Богу будет не угодно, то Он его не допустит: ну, скажем, осадит голосом священника или остановит мужицким окриком со стороны благочестивых. Но Богу, видать, это было нужно и ошалевший детина, добравшись до иконы и едва успев к ней приложиться, вдруг навалился всем телом на подсвечник и опрокинул его. Народ охнул и начала возмущаться, мол, тут «Трисвятое!», а этот так себя ведёт. Подошедший алтарник и дьякон вывели страждущего под белы рученьки из храма и, казалось, что всё должно было бы пойти по наторённому пути, но этого не случилось. Волну благочестия сменила обыденность и недовозмущавшиеся женщины продолжили шептаться. Кое-кто даже вспомнил как зовут парня и начал рассказывать о его непутёвой матери и видимо такой же бабке.
И тут я подумал: дивны дела твои Господи – Ты же через этого человека вскрыл в присутствующих их внутренние настроения, вот все они и полезли наружу. Не знаю, понял ли кто это, забыв обо всем на свете в том числе и про службу, но именно так оно и было.
Выходя из храма, я лоб в лоб столкнулся с виновником недавнего оживления и тот предложил мне отойти в сторону и поговорить. Я согласился. Разговор был коротким и малосодержательным. Федька, так звали героя, почему-то стал просить у меня прощения… Выслушав его плохо выговариваемый рассказ о жизни и о бабах, я промолчал. Фёдор с каким-то сожалением махнул рукой, еще раз вопросительно на меня посмотрел, хмыкнул и побрел на выход. Дойдя до ворот, он обернулся и крикнул в мою сторону и явно мне: Эй, слышь! Ты это... А я тебя, мужик, понял!
Покинув храмовую территорию, направляясь в сторону станции, я размышлял о его последних словах: что мог понять этот простой и несуразный человек в моем молчании?
Подошла электричка и я, войдя в вагон и устроившись у окна, наблюдая за гаснущим в вечерних сумерхах пейзажем, вскоре забыл о произошедшем…
Я вполне мог и не писать об этом в своих дневниках, тем более за время моих странствий было немало чего-то похожего, и все-таки написал. Зачем?Прошло лет десять, а я написал и только сейчас. Что меня заставило залесть в кладовку собственной памяти и извлечь оттуда именно эту историю? Что я этим хотел сказать?
Откровенно говоря, пока не знаю, но почему-то именно сейчас и вспомнилась та, самая первая мысль, в тот момент, когда я смотрел, как этот парень пролезает к иконе: Что шептаться, - подумал я тогда, глядя на недовольных матушек, - если Богу не угодно, то он и не дойдёт до неё...
А он дошёл, долез, докарабкался и все-таки, оказавшись рядом, приложился. Это уж после его выперли из храма, а главное-то произошло.
Вечерело. Я посмотрел на настольную лампу и включил её, расправил слегка замятый лист бумаги перед собой и готовясь записать, повторил, как бы обращаясь к своему читателю: если Богу было бы неугодно, то всё, что ты сейчас читаешь, мною бы и не написалось, как не написалось бы ни одно из моих стихотворений, мелодий или картин… Потому как в этой жизни всё складывается только тогда, когда на это есть Его воля.
Терентий Травник. Из книги "Домашнее задание".