Кто, кто в невысоком живёт?

Есть такое местечко под Москвой, называется оно весьма знаково — на Рублёвке — и подразумевает поселение, находящееся вокруг Рублёвского шоссе. Обычно там селятся не просто богатые, а очень богатые люди. Если у человека дом на Рублёвке, то речь вполне может заходить о цене не в один десяток миллионов долларов, а по-русскии это — более миллиарда рублей. Вот такой теремок!
Помню, как по обстоятельствам я однажды попал в один из таких домов. Запомнились необычайно богатый интерьер и хозяин, мужчина средних лет с выражением лица, как минимум, властелина мира, а там, как говорится, посмотрим… Господин М. сидел в кресле и о чем-то рассуждал. Прислушался: речь шла об отдыхе на ближайшие выходные – на Карибах.
Беседа наша была в пределах часа, что для таких людей непозволительная щедрость. Говорили о двух моих картинах, которые у него вызвали интерес. Проблема была в том, что диалог был не первым, поскольку продавать я их не собирался, а там, как говорится, чем чёрт не шутит. Обозначив хорошую цену и услышав в очередной раз мой отказ, хозяин заметно расстроился, но несказанно удивился, когда, отказав, я вдруг объявил, что готов ему просто одну из них подарить. К обеду сделка была завершена, и полотно тут же было отправлено мною в багетную мастерскую.
Он предложил мне своего водителя, а напоследок сказал: "Знаете, Терентий, вы… намного богаче меня, а всё потому, что можете дарить картины, которые не продаются, а значит, бесценны..." И засмеялся. Оценив шутку, я попрощался и уехал.
Кстати, напомню, что цена все-таки у полотна была, и была такой, что согласившись, я смог бы вполне отказаться от тогда ещё далёкой пенсии. Но в молодости все мы уверены, что до неё не доживём, так что всё прошло по классическому сценарию.
Лет пять назад мы с ним неожиданно повстречались на литературном вечере у моих знакомых. Г-н М. подошел ко мне, поздоровался и поинтересовался, буду ли я читать. Былой его задор исчез, а потухший взгляд выдавал в нём проблемы человека, который постоянно занят сохранением нажитого. Вечер был поэтический, и многие читали свои стихи. Большинство под фортепиано, на котором играла сама хозяйка импровизированного салона. Подошла моя очередь и я начал…

Я смотрел на искусство, смотрел, как оно
Превращалось из времени жизни в пространство!
Пахло тёртым самшитом и сладостью странствий,
И втекала закатная бронза в окно,

И рассветная медь растекалась по дому,
И полночная сажа чернила постель…
Я смотрел на искусство, минуя законы,
Как глядит на судьбу молодой менестрель.

Я смотрел на искусство, на то, как неслышно,
Восхитительно плавно струилось оно
Черно-горьким, рубиновым, огненно-рыжим,
Терпко-жгучим и приторно-сладким вином.

Я смотрел, как оно на глазах изменялось,
Как хлестали намокшие крылья ветра,
Как из глины желание в страсть вылеплялось,
Как струилась, стекала кровь из-под пера.

Я смотрел и вдыхал пересыщенный запах
Табака, благовоний и пыльных витрин —
Тех искусств, что взрастил на мечтах своих запад,
Что восток на своем созерцанье вскормил.

Я смотрел на искусство, на то, как сверкали
Юных львов ненасытных глаза и клыки,
И орланы, из пен океанских взлетая,
Рвали рыб серебро, не щадя, на куски.

Я смотрел на искусство – на пепел и мрамор,
На безжалостный танец нагой красоты.
Я смотрел, как стекала надменная лава
И с шипением жгла строф невинных цветы.

И сцеплялись таланты в безжалостной схватке,
Высекая огни озарений мечом;
И сдавало натаск свой, теряло повадки
Не привыкшее быть под пятою зверьё.

Я смотрел на искусство, на то, как свобода
Прорубала в навязанном рабстве пути,
Но душила свободу вертлявая мода
И пыталась шажками до звёзд доползти.

Я смотрел на искусство – на век двадцать первый!
И в движениях тела его узнавал
Все повадки, все верные блажи манеры
Века прошлого - века, в котором мир пал…

Последнюю строку я произнёс едва слышно и остановился... Возникла пауза… И тут из угла плохо освещённой гостиной послышались редкие хлопки, которые через несколько секунды были подхвачены остальными и меня буквально искупали в овациях, инициатором которых оказался всё тот же г-н М. Стихотворение было новым и готовилась книга, в которую оно должно было войти. Весь тираж оплатил М., забрав себе из него около семисот книг. Здесь я уже не сопротивлялся…
Получив книги, М. мне перезвонил, поблагодарил и довольно произнес: Терентий, один-один, не так ли?
Кстати, вспомнилось, что до того, как у моей группы появилось название «Ноев Ковчег», она называлась «Рубль на дороге», и это почти за двадцать лет до «рублёвского» бума.

Терентий Травник. Из книги "Больше, чем почти".
(0 пользователям это нравится)