Помню, будучи школьником, я стоял и смотрел, как строится недалеко от нашего дома кирпичное кооперативное здание, и мне это очень нравилось. Рядом замерла наша соседка по этажу Павлина Павловна и, глядя на всё это, только вздыхала. Она родилась в 19 веке, училась в Московском училище благородных девиц ордена Свт. Екатерины под руководством, как она говорила, самой Ольги Степановны Краевской, а провела свои детство и юность в двухэтажных особняках на Пречистенке. Конечно, этот новодел был ей непонятен, да и понимать там особо было нечего: Москва расширялась, население росло и, как говорится, ситуация складывалась так, что не до особняков. Нужно было вынимать людей из подвалов и погребов. Даже коммуналки тогда считались если и не роскошью, то жильем с повышенным удобством: чай, не под землёй жили.
А ещё в этом моём восторге был другой секрет: я был ребёнком, а дети иначе воспринимают окружающий мир – с любовью и интересом. Может, поэтому и помним мы своё детство до конца жизни, а эпизоды жизни взрослой стараемся особо не задерживать в памяти, потому как много в них было лишнего, неверного, недоброго…
Не так давно побывал на Мухиной горе... И, стоя на зелёном холме, смотрел на правобережье точно так же, как это делал каждый день в детстве и отрочестве. Всё родное и похожее на то, что видел в детстве, но не давал мне покоя «Москва-Сити» со своей болезненной ненужностью и надменностью: так, словно бы кто-то взял и швырнул на Москву куль хлама да и пошёл дальше. И с чего это Лужкову, вроде бы коренному москвичу, вздумалось так, простите, нагадить в столице…
Неожиданно глянул на кирпичный кооперативный дом за спиной, вспомнил Павлину Павловну и понял, что безвозвратно повзрослел, постарел — на этом и успокоился.
Мимо проезжал на самокате мальчуган и, представляете, поздоровался со мной. Это меня удивило. "Видимо, местный, - подумал я, - на окраинах такой роскоши дети себе не позволяют: не знают, не умеют и не хотят". Я кивнул ему в ответ и поинтересовался, что он думает об этих домах, обратив его внимание на синеющие вдалеке термитники. «Здорово! - бодро ответил парнишка и добавил, — как в Америке!»
" Как в Америке"... - повторил я за ним мысленно и попытался представить обратную картинку, где американский ребёнок отвечает на подобный вопрос: "I really like it. Just like in Russia! (Мне это нравится! Как в России!)", но ничего у меня не получилось. В мыслях своих я даже не разглядел лица этого тинэйджера.
Может так случиться, что пройдёт время и этот московский мальчишка вырастет и тоже придёт сюда, на это московское удивительное место, и так же будет стоять и смотреть вдаль. Москва, конечно же, еще больше зарастёт небоскрёбами, коопдома снесут, всё утонет в стекле и бетоне… И мимо него точно так же проедет ребёнок на каком-нибудь стримдрагге и ответит так же, восхищаясь современностью и абсолютно не видя сквозь неё никакого прошлого. А ведь в этом и есть удивительная и величайшая сила детства! Она, подобно локомотиву, толкает жизнь вперёд, и если бы не восхищённая самоуверенность этой силы, то сидеть бы всем нам сегодня в пещерах со шкурами на стенах и любоваться хорошо известными рисунками племенных умельцев.
У ностальгии, при всей её романтичной красоте и душевности, есть одно объективное свойство: она недееспособна! И это хорошо.
И всё же не так всё однозначно, и если бы не было в душах русских-советских людей навыка «приклеиваться» к тому, что их окружает и сохранять традиции, то очень скоро безжалостное время выхолостило бы всю страну, оставив всем нам на память пустыню века. Может, поэтому так и страдают американцы, а они действительно страдают, что не нажили корней. Сегодня вся Америка выстроена по-киношному стандарту и выращена на голливудском грудном молоке и на его же деньгах. Конечно, в этом есть большая сила, а вот правды в этом нет никакой. Правда засела в Старом свете, в России, на Ближнем Востоке, в Китае, Индии, Японии и даже в Монголии, а в Америке её нет. Она, эта самая правда, была расстреляна конкистадорами вместе с индейцами и окончательно вытравлена при последующем рабстве импортируемых чернокожих. В этом — величайшая драма Нового света. Выручил Голливуд, создав что-то вроде американской мечты-правды на экранах с их вестернами и блокбастерами. Ну и названия штатов как-то замедляют разложение территории.
Пока ещё Америка слишком молода. Думаю, что всё выровняется лет эдак через пятьсот. Хотя, кто знает? Живём-то мы здесь и сейчас, так что пока у нас – на нашей Мухиной горе — еще цветут одуванчики и жужжат шмели. И пока неугомонные весенние ручьи спешат вниз к реке и размывают искусственную газонную травку, то у России всё не так уж и плохо.
Терентий Травник. Из книги "Переход площади по диагонали".
На фото: вид на Москву с Мухиной горы и портрет Ольги Степановны Краевской.
А дальше - песня:
ТРИ ЖЕЛУДЯ НА ПЛЮЩИХЕ
Прошло, как пролетело,
Оставив во дворе
Рисунки на асфальте
И правила к игре.
Подъезд с одною лампочкой
Для всех и от всего,
Но даже его в этом
Мне не вернет никто —
Простое мое детство,
Историю мою,
Когда летал я с птицами
У неба на краю,
Когда я плыл на лодке
Туда, где ждут меня,
Сбежав с друзьями как-то
Из школы на полдня.
А на Плющихе тополя всегда в пуху,
Он хлопьями летит по переулкам.
Как в детстве, все наоборот,
Здесь летом снова Новый год,
И я гуляю в снегопад в июне.
С холма левобережья
Москва как на ладони,
Река, вокзал, гостиница
И справа Белый дом.
Я уплываю в детство
На белом пароходе,
Прости, сейчас не время,
Поговорим потом…
Смотрю, как кто-то горстью
Швыряет в небо птиц,
Тех самых, бесшабашных
Пузатых голубей,
По лопухам к реке
Идут тропою вниз
Два Сани, Коля, Миха,
А с ними и Андрей.
А на Плющихе тополя всегда в пуху,
Он стелется поземкой этим летом,
Но только не до тополей,
ведь не гоняют голубей,
Тех самых, белых голубей
с дворовой меткой.
Прошло, как пролетело,
Оставив во дворах,
Там, где сорок седьмая
И магазин Гознак,
Где булочки с изюмом
И леденцы куском,
И с кислым треугольные
Пакеты молоком.
Где в фартуках девчонки,
И парты под углом,
И в восемь с половиной
Включалась жизнь звонком,
Где в мае лезла в форточки
Бездомная сирень,
Ну и, конечно, россыпи
Все тех же голубей…
А на Плющихе тополя всегда в пуху,
Но вот три тополя вы больше не найдете,
И знаешь, я уже другой,
Но все же слышу я порой,
Как мама вечером
Меня зовет домой…
Терентiй Травнiкъ
1 сентября 2007
А ещё в этом моём восторге был другой секрет: я был ребёнком, а дети иначе воспринимают окружающий мир – с любовью и интересом. Может, поэтому и помним мы своё детство до конца жизни, а эпизоды жизни взрослой стараемся особо не задерживать в памяти, потому как много в них было лишнего, неверного, недоброго…
Не так давно побывал на Мухиной горе... И, стоя на зелёном холме, смотрел на правобережье точно так же, как это делал каждый день в детстве и отрочестве. Всё родное и похожее на то, что видел в детстве, но не давал мне покоя «Москва-Сити» со своей болезненной ненужностью и надменностью: так, словно бы кто-то взял и швырнул на Москву куль хлама да и пошёл дальше. И с чего это Лужкову, вроде бы коренному москвичу, вздумалось так, простите, нагадить в столице…
Неожиданно глянул на кирпичный кооперативный дом за спиной, вспомнил Павлину Павловну и понял, что безвозвратно повзрослел, постарел — на этом и успокоился.
Мимо проезжал на самокате мальчуган и, представляете, поздоровался со мной. Это меня удивило. "Видимо, местный, - подумал я, - на окраинах такой роскоши дети себе не позволяют: не знают, не умеют и не хотят". Я кивнул ему в ответ и поинтересовался, что он думает об этих домах, обратив его внимание на синеющие вдалеке термитники. «Здорово! - бодро ответил парнишка и добавил, — как в Америке!»
" Как в Америке"... - повторил я за ним мысленно и попытался представить обратную картинку, где американский ребёнок отвечает на подобный вопрос: "I really like it. Just like in Russia! (Мне это нравится! Как в России!)", но ничего у меня не получилось. В мыслях своих я даже не разглядел лица этого тинэйджера.
Может так случиться, что пройдёт время и этот московский мальчишка вырастет и тоже придёт сюда, на это московское удивительное место, и так же будет стоять и смотреть вдаль. Москва, конечно же, еще больше зарастёт небоскрёбами, коопдома снесут, всё утонет в стекле и бетоне… И мимо него точно так же проедет ребёнок на каком-нибудь стримдрагге и ответит так же, восхищаясь современностью и абсолютно не видя сквозь неё никакого прошлого. А ведь в этом и есть удивительная и величайшая сила детства! Она, подобно локомотиву, толкает жизнь вперёд, и если бы не восхищённая самоуверенность этой силы, то сидеть бы всем нам сегодня в пещерах со шкурами на стенах и любоваться хорошо известными рисунками племенных умельцев.
У ностальгии, при всей её романтичной красоте и душевности, есть одно объективное свойство: она недееспособна! И это хорошо.
И всё же не так всё однозначно, и если бы не было в душах русских-советских людей навыка «приклеиваться» к тому, что их окружает и сохранять традиции, то очень скоро безжалостное время выхолостило бы всю страну, оставив всем нам на память пустыню века. Может, поэтому так и страдают американцы, а они действительно страдают, что не нажили корней. Сегодня вся Америка выстроена по-киношному стандарту и выращена на голливудском грудном молоке и на его же деньгах. Конечно, в этом есть большая сила, а вот правды в этом нет никакой. Правда засела в Старом свете, в России, на Ближнем Востоке, в Китае, Индии, Японии и даже в Монголии, а в Америке её нет. Она, эта самая правда, была расстреляна конкистадорами вместе с индейцами и окончательно вытравлена при последующем рабстве импортируемых чернокожих. В этом — величайшая драма Нового света. Выручил Голливуд, создав что-то вроде американской мечты-правды на экранах с их вестернами и блокбастерами. Ну и названия штатов как-то замедляют разложение территории.
Пока ещё Америка слишком молода. Думаю, что всё выровняется лет эдак через пятьсот. Хотя, кто знает? Живём-то мы здесь и сейчас, так что пока у нас – на нашей Мухиной горе — еще цветут одуванчики и жужжат шмели. И пока неугомонные весенние ручьи спешат вниз к реке и размывают искусственную газонную травку, то у России всё не так уж и плохо.
Терентий Травник. Из книги "Переход площади по диагонали".
На фото: вид на Москву с Мухиной горы и портрет Ольги Степановны Краевской.
А дальше - песня:
ТРИ ЖЕЛУДЯ НА ПЛЮЩИХЕ
Прошло, как пролетело,
Оставив во дворе
Рисунки на асфальте
И правила к игре.
Подъезд с одною лампочкой
Для всех и от всего,
Но даже его в этом
Мне не вернет никто —
Простое мое детство,
Историю мою,
Когда летал я с птицами
У неба на краю,
Когда я плыл на лодке
Туда, где ждут меня,
Сбежав с друзьями как-то
Из школы на полдня.
А на Плющихе тополя всегда в пуху,
Он хлопьями летит по переулкам.
Как в детстве, все наоборот,
Здесь летом снова Новый год,
И я гуляю в снегопад в июне.
С холма левобережья
Москва как на ладони,
Река, вокзал, гостиница
И справа Белый дом.
Я уплываю в детство
На белом пароходе,
Прости, сейчас не время,
Поговорим потом…
Смотрю, как кто-то горстью
Швыряет в небо птиц,
Тех самых, бесшабашных
Пузатых голубей,
По лопухам к реке
Идут тропою вниз
Два Сани, Коля, Миха,
А с ними и Андрей.
А на Плющихе тополя всегда в пуху,
Он стелется поземкой этим летом,
Но только не до тополей,
ведь не гоняют голубей,
Тех самых, белых голубей
с дворовой меткой.
Прошло, как пролетело,
Оставив во дворах,
Там, где сорок седьмая
И магазин Гознак,
Где булочки с изюмом
И леденцы куском,
И с кислым треугольные
Пакеты молоком.
Где в фартуках девчонки,
И парты под углом,
И в восемь с половиной
Включалась жизнь звонком,
Где в мае лезла в форточки
Бездомная сирень,
Ну и, конечно, россыпи
Все тех же голубей…
А на Плющихе тополя всегда в пуху,
Но вот три тополя вы больше не найдете,
И знаешь, я уже другой,
Но все же слышу я порой,
Как мама вечером
Меня зовет домой…
Терентiй Травнiкъ
1 сентября 2007