Никогда не думал, что так просто, так мудро и так по-доброму звучит голос, говорящий людям о прорыве блокады под Ленинградом. Вот как должен звучать голос и о больных, и о излеченных от коронавируса. Вот что надо слушать, вот где подлинная сила и торжество победы духа – победы чести и совести над глупостью и мракобесием. Прошло столько лет, а так чисто звучит этот голос – голос настоящего врача-целителя, желающего только добра людям. Это надо было выстрадать! Помню, когда я впервые услышал это обращение, я заплакал, вспомнил своих бабушку и дедушку, которые всё это прошли и видели воочию. Именно тогда и появилась музыка с названием «Написано русской душой».
И если мы всё-таки хотим оставаться людьми - русскими, советскими, российскими людьми - мы не должны продолжать причинять страдания мёртвым, они и без этого намучались. И не думайте, что они ничего не чувствуют - чувствуют, потому как у несправедливой боли есть свойство не умирать до тех пор, пока она не будет излечена памятью - памятью живущих... самой доброй их памятью!
ЛЕНИНГРАДСКИЙ ХЛЕБ
Блок ада Ленинграда –
Два с лишним года вечности
Сплошной бесчеловечности!
А много ли им надо?
Мука из молки крупяной...
Чтоб люди просто были -
По льду, разбитому войной,
Зимой её возили.
И город жил, и город слыл
Холодным, черным, страшным:
Адмиралтейский штык точил
Он в саване-рубашке.
Стоял смертям он вопреки -
Советский миллионник:
Не одолеют нас враги -
Неслось с газетных хроник.
Писали люди дневники,
А значит, люди верили,
Что жизнью данные деньки
Положены – отмерены.
Как эту пайку - в "стопесят"
Грамм хлеба - на день данного,
Так и деньки раздать велят –
С надежды взяв приданого.
А хлеб, он даже в холод был
Теплей ладоней скрюченных,
И на тепле том выжил тыл -
Тыл донельзя измученный.
В муку стирали в страшный год
Кору и ветвь берёзы,
Луба сосновая шла в ход
Да гидроцеллюлоза.
Маруся, дедова сестра,
Мне как-то рассказала,
Как с ночи темной до утра
В блокаду выживала:
Чтоб слёзки отогнать в беду
Хлеб с крошечку кусала:
Глаза закроет - и во рту
Всё сахар представляла.
И вера прибавляла сил
Малюсенькой девчонке,
И слаще сладкого он был –
Тот, ленинградский, чёрный!
Ушла нелегкая пора
Годков послевоенных ,
И повзрослела детвора –
Взошла иная смена.
В стране хлебов не перечесть,
Но не сгущу я краски,
Сказав, что Бородинский есть,
Орловский, Дарницкий, Ржаной
И чёрный – Ленинградский!
Как память хлеб тот - никуда
Нам от неё не деться,
Всё потому, что с ней беда
Вросла корнями в детство!
Терентий Травник. Из книги "С новой строки".
И если мы всё-таки хотим оставаться людьми - русскими, советскими, российскими людьми - мы не должны продолжать причинять страдания мёртвым, они и без этого намучались. И не думайте, что они ничего не чувствуют - чувствуют, потому как у несправедливой боли есть свойство не умирать до тех пор, пока она не будет излечена памятью - памятью живущих... самой доброй их памятью!
ЛЕНИНГРАДСКИЙ ХЛЕБ
Блок ада Ленинграда –
Два с лишним года вечности
Сплошной бесчеловечности!
А много ли им надо?
Мука из молки крупяной...
Чтоб люди просто были -
По льду, разбитому войной,
Зимой её возили.
И город жил, и город слыл
Холодным, черным, страшным:
Адмиралтейский штык точил
Он в саване-рубашке.
Стоял смертям он вопреки -
Советский миллионник:
Не одолеют нас враги -
Неслось с газетных хроник.
Писали люди дневники,
А значит, люди верили,
Что жизнью данные деньки
Положены – отмерены.
Как эту пайку - в "стопесят"
Грамм хлеба - на день данного,
Так и деньки раздать велят –
С надежды взяв приданого.
А хлеб, он даже в холод был
Теплей ладоней скрюченных,
И на тепле том выжил тыл -
Тыл донельзя измученный.
В муку стирали в страшный год
Кору и ветвь берёзы,
Луба сосновая шла в ход
Да гидроцеллюлоза.
Маруся, дедова сестра,
Мне как-то рассказала,
Как с ночи темной до утра
В блокаду выживала:
Чтоб слёзки отогнать в беду
Хлеб с крошечку кусала:
Глаза закроет - и во рту
Всё сахар представляла.
И вера прибавляла сил
Малюсенькой девчонке,
И слаще сладкого он был –
Тот, ленинградский, чёрный!
Ушла нелегкая пора
Годков послевоенных ,
И повзрослела детвора –
Взошла иная смена.
В стране хлебов не перечесть,
Но не сгущу я краски,
Сказав, что Бородинский есть,
Орловский, Дарницкий, Ржаной
И чёрный – Ленинградский!
Как память хлеб тот - никуда
Нам от неё не деться,
Всё потому, что с ней беда
Вросла корнями в детство!
Терентий Травник. Из книги "С новой строки".