С Сашей я виделся только раз на флэту, на одном из московских сейшенов или, как теперь говорят, квартирников. Невысокого роста, очень живой, подвижный человек, явно интеллектуал с высокой социальной планкой протеста. Мы все тогда были хиппи, и Александр появился в Москве очень неожиданно, появился тогда, когда всё, что он пытался донести по сути было запрещено. Если кто его и слушал, так разве ж что студенчество и советский андеграунд. Он не был «системным» человеком в полном смысле, и в то же время был с хиппи, и они его поддерживали. Москва хипповая несколько иная, чем Питер и такому человеку, как Башлачев в московском пространстве места не было, думаю поэтому он в Ленинград и уехал. В Питере были тот самый воздух, та атмосфера для рока, которая и определяла всю неформальную линию того времени. Питерцы оказались смелее, дерзновеннее и свободнее, чем москвичи. Человек с акустической гитарой – рок-бард – это не московское, а - питерское. Тогда, при встречи, Александр мне показался каким-то надломленным и очень уставшим. Песни особого впечатления не произвели, опять же потому, что были слишком нервные, тяжелые, к тому же плохо спетые и плохо сыгранные. Пару лет спустя я неожиданно открыл для себя Башлачева поэта, точнее рок-поэта, но не певца и не музыканта, и с этим остаюсь по сей день.
Тогда, в середине 80-х, что-то пошло не по плану. Александр так и не смог вписаться в новые условия перемен нахлынувшей перестройки. При этом он не выявил в себе ничего подобного своему предшественнику - Владимиру Высоцкому, ушедшему из жизни несколькими годами раньше. Безусловно, столица искала таких людей, как они, ждала их, ей были необходимы идущие против течения самоубийцы, без них она проседала, хотя и безжалостно расправлялась со всяким вольномыслием. Не знаю стремился ли Башлачев быть похожим на Высоцкого, но сравнение с ним, бытовавшее в то время у почитателей было, на мой взгляд, притянутым и ничем неоправданным. Несмотря на некую общность, они были совершенно разными. Башлачев, в отличие от брутального Высоцкого, если и бунтарь, то романтичный, даже симпатичный, некий эльфийский Данко, вызывающий сочувствие и влюбленность у продвинутых представительниц человечества. Скорее это был… Есенин - простой, откровенно не отсюда человек, с необузданной претензией на свое место в той или иной столице, по провинциальному зажатый и даже стеснительный, а потому и не в меру смелый. Безусловно Александру не хватило времени, читая его стихи, слушая песни, хочется чего-то ещё, хочется больше и нового. И это бы произошло, если бы не известный всем фатальный росчерк на бланке судьбы. Он ушел рано - выбросился из окна: ушел, не сказав до конца и не сделав чего-то очень важного, ради чего взял в руки бумагу и ручку. Тем не менее его яркий и абсолютно очевидный талант поддержал и во многом определил параллельную культуру начала 90-х, ту, которую во всех отношениях можно считать не столь российской, сколько русской.
Размышляя о Башлачеве, его наследии, его малоизвестной, недолгой жизни, почему-то всегда вспоминается и Виктор Цой и в этом есть резон. Оба сыны одного времени: были смелы, писали стихи и музыку на собственные стихи, играли на гитаре, оба, получив допуск в свободу, так и не успели полноценно в ней прозвучать. И дело не в стадионах, не в радио или телевидение – дело в творческой зрелости, которой, каждый по-своему, были достойны, но не дожили, а жить было надо!
Тем не менее именно ранняя смерть, точнее гибель того и другого, в конечном счете и вывела обоих на ровную дорогу, не дав уйти в забвение, и сделав их достаточно влиятельными и именно своим искусством. Молодая смерть как ничто высвечивает талант, надолго оставляя его в памяти. И действительно, такие Александры и Викторы, как они, долго не живут, им нельзя, а потому они уходят внезапно, уходят невыносимо больно и трагично, оставляя тем самым навсегда неподдельный интерес к созданному ими, отливая таким образом тот самый колокол, о несуществовании которого всегда сожалел Саша Башлачев.
Как-то раз, я был приглашен своим знакомым, бардом Андреем Буяновым на квартирник в качестве гостя. Публика и выступающие были значительно моложе меня и все очень талантливые. Мое внимание привлекла одна девушка, и я предложил ей записаться в своей домашней студии. Звали её Ольга Лехтонен. В ее музыке и стихах я услышал то, о чем не успели сказать в свое время ни Виктор, ни Александр – услышал не только боль, но и такую необходимую всем нам любовь. "Только послушай меня, пару минут", - пела она и я слушал, слушал, слушал и благодарил её за невольное оправдание этих молодых, неотпетых смертей.
27 мая 2020 года
Терентий Травник. Из книги "В СВОЕ ВРЕМЯ".
Тогда, в середине 80-х, что-то пошло не по плану. Александр так и не смог вписаться в новые условия перемен нахлынувшей перестройки. При этом он не выявил в себе ничего подобного своему предшественнику - Владимиру Высоцкому, ушедшему из жизни несколькими годами раньше. Безусловно, столица искала таких людей, как они, ждала их, ей были необходимы идущие против течения самоубийцы, без них она проседала, хотя и безжалостно расправлялась со всяким вольномыслием. Не знаю стремился ли Башлачев быть похожим на Высоцкого, но сравнение с ним, бытовавшее в то время у почитателей было, на мой взгляд, притянутым и ничем неоправданным. Несмотря на некую общность, они были совершенно разными. Башлачев, в отличие от брутального Высоцкого, если и бунтарь, то романтичный, даже симпатичный, некий эльфийский Данко, вызывающий сочувствие и влюбленность у продвинутых представительниц человечества. Скорее это был… Есенин - простой, откровенно не отсюда человек, с необузданной претензией на свое место в той или иной столице, по провинциальному зажатый и даже стеснительный, а потому и не в меру смелый. Безусловно Александру не хватило времени, читая его стихи, слушая песни, хочется чего-то ещё, хочется больше и нового. И это бы произошло, если бы не известный всем фатальный росчерк на бланке судьбы. Он ушел рано - выбросился из окна: ушел, не сказав до конца и не сделав чего-то очень важного, ради чего взял в руки бумагу и ручку. Тем не менее его яркий и абсолютно очевидный талант поддержал и во многом определил параллельную культуру начала 90-х, ту, которую во всех отношениях можно считать не столь российской, сколько русской.
Размышляя о Башлачеве, его наследии, его малоизвестной, недолгой жизни, почему-то всегда вспоминается и Виктор Цой и в этом есть резон. Оба сыны одного времени: были смелы, писали стихи и музыку на собственные стихи, играли на гитаре, оба, получив допуск в свободу, так и не успели полноценно в ней прозвучать. И дело не в стадионах, не в радио или телевидение – дело в творческой зрелости, которой, каждый по-своему, были достойны, но не дожили, а жить было надо!
Тем не менее именно ранняя смерть, точнее гибель того и другого, в конечном счете и вывела обоих на ровную дорогу, не дав уйти в забвение, и сделав их достаточно влиятельными и именно своим искусством. Молодая смерть как ничто высвечивает талант, надолго оставляя его в памяти. И действительно, такие Александры и Викторы, как они, долго не живут, им нельзя, а потому они уходят внезапно, уходят невыносимо больно и трагично, оставляя тем самым навсегда неподдельный интерес к созданному ими, отливая таким образом тот самый колокол, о несуществовании которого всегда сожалел Саша Башлачев.
Как-то раз, я был приглашен своим знакомым, бардом Андреем Буяновым на квартирник в качестве гостя. Публика и выступающие были значительно моложе меня и все очень талантливые. Мое внимание привлекла одна девушка, и я предложил ей записаться в своей домашней студии. Звали её Ольга Лехтонен. В ее музыке и стихах я услышал то, о чем не успели сказать в свое время ни Виктор, ни Александр – услышал не только боль, но и такую необходимую всем нам любовь. "Только послушай меня, пару минут", - пела она и я слушал, слушал, слушал и благодарил её за невольное оправдание этих молодых, неотпетых смертей.
27 мая 2020 года
Терентий Травник. Из книги "В СВОЕ ВРЕМЯ".