Всего лишь раз времён поток
Себе затихнуть позволяет,
Когда в свои объятья Бог
Навечно душу принимает…
Мой отец, Аркадий Павлович Алексеев, человек во всех отношениях мирный и терпеливый, отошел ко Господу апрельским полднем в понедельник Светлой седмицы. Хоронили его, как и положено, на третий день. Было солнечно и не по-весеннему тепло. Завершив чин отпевания в храме, процессия не спеша тронулась в сторону кладбища. Несмотря на пробки, до места доехали на удивление быстро, нигде ни разу не задержавшись, словно в патрульном облачении стояли вдоль дороги сами ангелы и всё улаживали. Попрощались и, предав тело земле, оставили на новоявленном холмике множество зажжённых красных пасхальных свечей. Расходиться не спешили, а стояли и молились об упокоении новопреставленного раба Божия Аркадия. Свечи горели ровно, и в воздухе чувствовался очень приятный аромат захваченных с собою пасхи и кулича. А еще у нас были блины, кутья и компот, и мы поминали водворившегося во благих.
Тишину нарушил голос маминой подруги. "Смотрите, шмель!" - воскликнула она. И все мы увидели большого, точнее, огромного шмеля: он ловко, будто слаломист, маневрировал между горящими свечами. Мохнатый трехцветный красавец вызвал невольную радость, и кто-то вдруг воскликнул: " А ведь это не шмель, это Аркашина душа! Смотрите, какой красивый!" Понятно, что в такие минуты каждый человек ищет поддержку, а потому такие вот ассоциации вызывают естественное согласие и благодарность. Мне же подумалось, что апрельского красавца, скорее всего, привлек аромат пасхи, потому он и появился. Но рассуждать подобным образом в окружении скорбящих людей и близких было бы неправильно.
Возможно, это бы забылось, если бы не случай... Какое-то время спустя я решил начать сорокодневную молитву об отце, но не нашел у себя дома "Канон за единоумершего". Я пошел в библиотеку своего храма. Подходя к дому причта, застал буквально в дверях уже уходящую с работы заведующую библиотекой, Татьяну Ивановну, кстати, по фамилии Алексееву, как и мой отец. Любезно согласившись выполнить просьбу, она попросила немного подождать, а сама зашла внутрь. Ждать пришлось минут пятнадцать: оказывается, она никак не могла найти нужную мне книгу. И мне была рассказана весьма необыкновенная история, случившаяся только что. Татьяна Ивановна, к своему удивлению, не обнаружила книгу на месте. Искала и в шкафу, и на столе, и даже в подсобке. Совершенно неожиданно через форточку влетел огромный шмель и, немного покружив, присел на тумбочку. Она подошла ближе, чтобы спугнуть гостя и дать ему возможность вылететь на свободу. Каково же было её изумление, когда она увидела, что шмель сидит на той самой книге, которая была мне нужна! Татьяна Ивановна, заметив, что ее рассказ меня удивил, хотела, видимо, о чем-то спросить, но, взглянув на часы, все-таки поспешила домой. Я же пошел к могилке схимонахини Серафимы, затеплил лампадку и начал молиться об отце. В какой-то момент я вдруг вспомнил кладбищенского шмеля и то, как разумно объяснил для себя его появление... И в очередной раз удивился собственному маловерию.
Через десять лет после смерти отца ушла из жизни моя мама, Людмила Георгиевна. Ушла она скоропостижно. Помню, когда её взяли в больницу, я, ни о чем не помышляя, стал собирать вещи, дабы, дождавшись звонка врача, отвезти их ей. Неожиданно на край оконного проема села синичка, замерла, а потом стала вращать головкой, как бы всматриваясь в комнату через стекло. Удивило то, что улетать она не собиралась, хотя и сидела в не совсем удобной позе. За окном дул ветер и моросил мелкий дождь. Вскоре она все-таки улетела, а примерно через час мне позвонил врач и сказал (этот голос я запомнил на всю жизнь), что они сделали все возможное, но спасти её не удалось. Оказалась, у мамы была редкая форма безболевого обширного инфаркта...
Месяц спустя я написал стихотворение:
СИНИЧКА
Казалось, выцвели рассветы,
Недолог день стал, хворым - час.
Неузнаваемого цвета
Вода в реке… И тон у фраз
Произносимых поменялся
На отстранённый, став скудней.
Но я жить так, как жил, старался
В квартирке маленькой своей.
Не то чтоб по привычке старой,
Но по согласию с собой,
Минуя строгие уставы,
Я вымерял шаги и строй.
Но только время оставалось
Невозмутимым, как конвой,
И к прошлому склоняло крой
Того, что с юности досталось.
Исчезли верные приметы,
В забавах не сошлись пути…
«Всё позади, - шепнуло лето, -
Всё позади, всё позади».
Ещё чуток, и травы скосят -
Дорог обратных не найти.
«Всё позади, - вздохнула осень, -
Всё позади, всё позади".
Не получается сначала
Начать! Задор игривый сник…
«Всё позади, - зима сказала, -
Всё позади, всё позади».
И вдруг, на удивленье смело,
Как только может новизна,
Ко мне, как словно бы из сна,
В окно синичка залетела.
«Всё позади, - она пропела, -
Но только… не твоя весна!»
Летом следующего года, находясь на даче, я сидел в беседке и, по обыкновению писал. На этот раз статью для одного искусствоведческого журнала. И вдруг под крышу залетела… синичка и, сев на край столика, что-то сказала. «Фьюить, фить-фить» - запомнилось мне. Какое-то мгновение мы сидели вдвоем и смотрели друг на друга. В тот раз мне удалось внимательно рассмотреть гостью, и с тех пор для меня эта лимонно-черно-серо-белое созданьице – самая красивая из всех пернатых Божиих тварей.
Мое изумление усилилось еще больше, когда на цветок обвивающего беседку клематиса сел шмель. Помню, как перекрестился, и синичка, видимо от неожиданности, вспорхнула и улетела. На душе наступила прозрачная и легкая тишина: отложив работу над статьей, я тихо сидел и слушал, как шмель, мягко и проникновенно, совсем как церковный певчий протодиакон, брал, выводя обертона, низкие басовые ноты. "Миром Господу помо-о-олимся..." - услышалось мне. "А ведь всё так оно и есть," - подумал я и еще раз перекрестился.
На годовщину смерти отца я издал книгу стихов, и, назвав её «Апреллиадой», нарисовал на обложке шмеля. Бог даст, будет издана и книга в память о маме... С названием я еще не определился, но в том, что на обложку я приглашу фотографировать синичку, нет никакого сомнения.
За окном моим синичка,
Словно желтое яичко.
Посмотри сюда, сестричка,
Я пшена тебе принес…
Несмотря на то, что стужа,
Со вчерашнего - простужен,
Знаю, что тебе я нужен,
И меня ты очень ждешь…
Терентiй Травнiкъ. Из книги "Блокнот для записей".
Себе затихнуть позволяет,
Когда в свои объятья Бог
Навечно душу принимает…
Мой отец, Аркадий Павлович Алексеев, человек во всех отношениях мирный и терпеливый, отошел ко Господу апрельским полднем в понедельник Светлой седмицы. Хоронили его, как и положено, на третий день. Было солнечно и не по-весеннему тепло. Завершив чин отпевания в храме, процессия не спеша тронулась в сторону кладбища. Несмотря на пробки, до места доехали на удивление быстро, нигде ни разу не задержавшись, словно в патрульном облачении стояли вдоль дороги сами ангелы и всё улаживали. Попрощались и, предав тело земле, оставили на новоявленном холмике множество зажжённых красных пасхальных свечей. Расходиться не спешили, а стояли и молились об упокоении новопреставленного раба Божия Аркадия. Свечи горели ровно, и в воздухе чувствовался очень приятный аромат захваченных с собою пасхи и кулича. А еще у нас были блины, кутья и компот, и мы поминали водворившегося во благих.
Тишину нарушил голос маминой подруги. "Смотрите, шмель!" - воскликнула она. И все мы увидели большого, точнее, огромного шмеля: он ловко, будто слаломист, маневрировал между горящими свечами. Мохнатый трехцветный красавец вызвал невольную радость, и кто-то вдруг воскликнул: " А ведь это не шмель, это Аркашина душа! Смотрите, какой красивый!" Понятно, что в такие минуты каждый человек ищет поддержку, а потому такие вот ассоциации вызывают естественное согласие и благодарность. Мне же подумалось, что апрельского красавца, скорее всего, привлек аромат пасхи, потому он и появился. Но рассуждать подобным образом в окружении скорбящих людей и близких было бы неправильно.
Возможно, это бы забылось, если бы не случай... Какое-то время спустя я решил начать сорокодневную молитву об отце, но не нашел у себя дома "Канон за единоумершего". Я пошел в библиотеку своего храма. Подходя к дому причта, застал буквально в дверях уже уходящую с работы заведующую библиотекой, Татьяну Ивановну, кстати, по фамилии Алексееву, как и мой отец. Любезно согласившись выполнить просьбу, она попросила немного подождать, а сама зашла внутрь. Ждать пришлось минут пятнадцать: оказывается, она никак не могла найти нужную мне книгу. И мне была рассказана весьма необыкновенная история, случившаяся только что. Татьяна Ивановна, к своему удивлению, не обнаружила книгу на месте. Искала и в шкафу, и на столе, и даже в подсобке. Совершенно неожиданно через форточку влетел огромный шмель и, немного покружив, присел на тумбочку. Она подошла ближе, чтобы спугнуть гостя и дать ему возможность вылететь на свободу. Каково же было её изумление, когда она увидела, что шмель сидит на той самой книге, которая была мне нужна! Татьяна Ивановна, заметив, что ее рассказ меня удивил, хотела, видимо, о чем-то спросить, но, взглянув на часы, все-таки поспешила домой. Я же пошел к могилке схимонахини Серафимы, затеплил лампадку и начал молиться об отце. В какой-то момент я вдруг вспомнил кладбищенского шмеля и то, как разумно объяснил для себя его появление... И в очередной раз удивился собственному маловерию.
Через десять лет после смерти отца ушла из жизни моя мама, Людмила Георгиевна. Ушла она скоропостижно. Помню, когда её взяли в больницу, я, ни о чем не помышляя, стал собирать вещи, дабы, дождавшись звонка врача, отвезти их ей. Неожиданно на край оконного проема села синичка, замерла, а потом стала вращать головкой, как бы всматриваясь в комнату через стекло. Удивило то, что улетать она не собиралась, хотя и сидела в не совсем удобной позе. За окном дул ветер и моросил мелкий дождь. Вскоре она все-таки улетела, а примерно через час мне позвонил врач и сказал (этот голос я запомнил на всю жизнь), что они сделали все возможное, но спасти её не удалось. Оказалась, у мамы была редкая форма безболевого обширного инфаркта...
Месяц спустя я написал стихотворение:
СИНИЧКА
Казалось, выцвели рассветы,
Недолог день стал, хворым - час.
Неузнаваемого цвета
Вода в реке… И тон у фраз
Произносимых поменялся
На отстранённый, став скудней.
Но я жить так, как жил, старался
В квартирке маленькой своей.
Не то чтоб по привычке старой,
Но по согласию с собой,
Минуя строгие уставы,
Я вымерял шаги и строй.
Но только время оставалось
Невозмутимым, как конвой,
И к прошлому склоняло крой
Того, что с юности досталось.
Исчезли верные приметы,
В забавах не сошлись пути…
«Всё позади, - шепнуло лето, -
Всё позади, всё позади».
Ещё чуток, и травы скосят -
Дорог обратных не найти.
«Всё позади, - вздохнула осень, -
Всё позади, всё позади".
Не получается сначала
Начать! Задор игривый сник…
«Всё позади, - зима сказала, -
Всё позади, всё позади».
И вдруг, на удивленье смело,
Как только может новизна,
Ко мне, как словно бы из сна,
В окно синичка залетела.
«Всё позади, - она пропела, -
Но только… не твоя весна!»
Летом следующего года, находясь на даче, я сидел в беседке и, по обыкновению писал. На этот раз статью для одного искусствоведческого журнала. И вдруг под крышу залетела… синичка и, сев на край столика, что-то сказала. «Фьюить, фить-фить» - запомнилось мне. Какое-то мгновение мы сидели вдвоем и смотрели друг на друга. В тот раз мне удалось внимательно рассмотреть гостью, и с тех пор для меня эта лимонно-черно-серо-белое созданьице – самая красивая из всех пернатых Божиих тварей.
Мое изумление усилилось еще больше, когда на цветок обвивающего беседку клематиса сел шмель. Помню, как перекрестился, и синичка, видимо от неожиданности, вспорхнула и улетела. На душе наступила прозрачная и легкая тишина: отложив работу над статьей, я тихо сидел и слушал, как шмель, мягко и проникновенно, совсем как церковный певчий протодиакон, брал, выводя обертона, низкие басовые ноты. "Миром Господу помо-о-олимся..." - услышалось мне. "А ведь всё так оно и есть," - подумал я и еще раз перекрестился.
На годовщину смерти отца я издал книгу стихов, и, назвав её «Апреллиадой», нарисовал на обложке шмеля. Бог даст, будет издана и книга в память о маме... С названием я еще не определился, но в том, что на обложку я приглашу фотографировать синичку, нет никакого сомнения.
За окном моим синичка,
Словно желтое яичко.
Посмотри сюда, сестричка,
Я пшена тебе принес…
Несмотря на то, что стужа,
Со вчерашнего - простужен,
Знаю, что тебе я нужен,
И меня ты очень ждешь…
Терентiй Травнiкъ. Из книги "Блокнот для записей".