Я смотрел на нее, смотрел долго и внимательно… Она сидела недалеко, в небольшом бамбуковом кресле, и читала, вынув ноги из тапочек и поставив их на нежную, немного отросшую после недавнего покоса траву дачного газона. В ее приближающих очках отражались страницы книги, чашка с какао и несколько конфет, лежащих рядом. Аккуратно уложенные с утра волосы растрепались ветерком, что нисколько не смазывало ее простого и, в то же время, умудренного жизнью облика. Я смотрел на нее, человека, бесконечно любящего меня, верного и преданного всем моим делам, мыслям и идеям.
Никогда, как бы далеко и надолго я ни уезжал, где бы ни находился, я ни на минуту не терял с нею связь. Я знаю и помню ее голос, помню прикосновение теплых-претеплых ее рук. Еще с детства я не убегал и не прятался от нее, никогда не смущался и ничего не скрывал, ибо всегда имел ту свободу, которую желал и мог себе позволить, и эта женщина была не ограничением, но наиважнейшей ее составляющей.
Как-то раз в зоопарке я увидел львицу, а рядом с нею ее детеныша, молодого переростыша, беззаботно и лениво играющего с ее хвостом. В львице было столько силы и могущества, сколько,наверное, может уместиться только в существе, никогда не пресекающем в себе потоки этики и благородства. Сейчас я смотрел на нее, на эту женщину с книгой театральных мемуаров в руках, и узнавал в ней ту самую большую и благородную кошку, позволяющую мне и по сей день оставаться ищущим и немного самонадеянным длинноногим львом-подростком. И это мне надо, действительно, очень надо. Мне необходима та степень расслабления и отдыха, которая возникает у тебя только в присутствии подлинной силы, точнее, того благородного состояния, которое никогда не существует отдельно от любви.
Я смотрел на нее, смотрел долго и внимательно, вспоминая все лучшее, что было в нашей взаимной судьбе, и что так или иначе было связано с ее добрым сердцем. Видимо, так оно и должно было случиться, что, постигая тонкости мужского бытия, изучая и испытуя рыцарские начала в своей жизни, я невольно сопоставлял их с бессловесной мудростью этой женщины.
Прошло детство, промчались отрочество и юность, пролетели многие и многие годы такой красивой и скорой жизни; я изменился и стал более чем соответствовать всем рубцам и шрамам, так многочисленно и мудрено разбросанным по телу собственной души.
И не было у меня более горького раскаяния во всем, чем то, что я испытывал перед нею, при том, что она даже и не подозревала о его существовании.
Был очень теплый летний день. Как раз один из тех, когда хочется уйти поглубже в дачный парк и предаться окончанию очередной главы так давно ждущей завершения книги. Еще немного, и я встану, возьму бумагу и ручку и осуществлю желаемое, а пока…
Я смотрел на нее, смотрел долго и внимательно… Смотрел на эту женщину, на это чудесное единение волнения, заботы, строгости и любви, и желал ей только одного… счастья!
Терентiй Травнiкъ. Из книги «TABULAS».
Никогда, как бы далеко и надолго я ни уезжал, где бы ни находился, я ни на минуту не терял с нею связь. Я знаю и помню ее голос, помню прикосновение теплых-претеплых ее рук. Еще с детства я не убегал и не прятался от нее, никогда не смущался и ничего не скрывал, ибо всегда имел ту свободу, которую желал и мог себе позволить, и эта женщина была не ограничением, но наиважнейшей ее составляющей.
Как-то раз в зоопарке я увидел львицу, а рядом с нею ее детеныша, молодого переростыша, беззаботно и лениво играющего с ее хвостом. В львице было столько силы и могущества, сколько,наверное, может уместиться только в существе, никогда не пресекающем в себе потоки этики и благородства. Сейчас я смотрел на нее, на эту женщину с книгой театральных мемуаров в руках, и узнавал в ней ту самую большую и благородную кошку, позволяющую мне и по сей день оставаться ищущим и немного самонадеянным длинноногим львом-подростком. И это мне надо, действительно, очень надо. Мне необходима та степень расслабления и отдыха, которая возникает у тебя только в присутствии подлинной силы, точнее, того благородного состояния, которое никогда не существует отдельно от любви.
Я смотрел на нее, смотрел долго и внимательно, вспоминая все лучшее, что было в нашей взаимной судьбе, и что так или иначе было связано с ее добрым сердцем. Видимо, так оно и должно было случиться, что, постигая тонкости мужского бытия, изучая и испытуя рыцарские начала в своей жизни, я невольно сопоставлял их с бессловесной мудростью этой женщины.
Прошло детство, промчались отрочество и юность, пролетели многие и многие годы такой красивой и скорой жизни; я изменился и стал более чем соответствовать всем рубцам и шрамам, так многочисленно и мудрено разбросанным по телу собственной души.
И не было у меня более горького раскаяния во всем, чем то, что я испытывал перед нею, при том, что она даже и не подозревала о его существовании.
Был очень теплый летний день. Как раз один из тех, когда хочется уйти поглубже в дачный парк и предаться окончанию очередной главы так давно ждущей завершения книги. Еще немного, и я встану, возьму бумагу и ручку и осуществлю желаемое, а пока…
Я смотрел на нее, смотрел долго и внимательно… Смотрел на эту женщину, на это чудесное единение волнения, заботы, строгости и любви, и желал ей только одного… счастья!
Терентiй Травнiкъ. Из книги «TABULAS».