Трудно теперь вспомнить, с чего начиналась моя любовь к ласточке, но в том, что она была и есть во мне по сей день, нет ни малейшего сомнения. Может, всё пошло от сказок, которые читала мне бабушка, или же с моих детских рисунков, на которых ласточка, как и сова, всегда занимала особое место - место моего доверия и любви, а может, и с песни, которую я очень любил и, пожалуй, чаще других и с большим удовольствием исполнял на праздниках в детском саду или для гостей нашего дома. Петь я стеснялся, но когда меня просили исполнить «Ласточку», то соглашался и, выйдя в центр комнаты, старательно, можно сказать, самозабвенно вытягивал, закрыв глаза, полную светлой грусти мелодию: «Ты лети, лети, ласточка моя!» Может потому, что у меня получалось спеть и светло, и грустно одновременно, многие из гостей начинали плакать, а потом брали меня на руки и гладили по голове. Вероятно, из-за того, что я рос в семье, где было много любви, тепла и заботы, мне это нравилось, и я с чувством огромной нежности отдавался вниманию со стороны взрослых. Ощущение от таких встреч с их незатейливой домашней добротой медленно и основательно заполняло мою растущую детскую душу, выстраивая в ней то необходимое созидательное пространство, которое чуть позже определится как творчество и станет любимым занятием всей моей жизни. Более того, оно окажется благодарным и, набравшись сил, протянет свет любви от меня маленького до зрелого, означив этот лучик как связь поколений, а потому всё, чем я стану заниматься впоследствии, будет отдано людям и только им - людям всех возрастов, начиная с младенчиков и завершая утомленными жизнью, но одаренным многомудрой степенностью стариками. "Ты лети, моя ласточка, и неси надежду всякому, кто ищет и томится в ожидании своей непреходящей весны", - как-то раз прочитал я в своем дневнике, в записях 1981 года. Это был год, когда, окончив школу, я поступил в институт, а дальше в дневнике было продолжение, почему-то дописанное зелёными чернилами: "На твоём пути горы и моря, но ты их одолеешь!"
Не так давно от исполнителя моих стихов Романа Стародумова пришла мне в дар строфа с подписью: "Возьмите себе во благо". Спасибо, Роман, беру! Она очень уместна сегодня на страницах моей новой книги:
Иду в любви, касаясь нежно трав:
Душою бережно лелею, осторожно.
Весь мир - живой! Я чувствую в руках -
Земную силу, знаю: всё возможно!
Вообще-то ласточка — птица особенная: хотя и близка она к человеку, но свободна, как и душа, обитающая до поры до времени в теле, но готовая его покинуть, чтобы устремиться в вечность. Несмотря на кажущуюся свою независимость, ласточка действительно живёт с людьми, но в отличие от голубя, воробья и синицы не умеет передвигаться по земле, а потому принадлежит небесам. Можно сказать, она посредница между землей и небом: вестница, гостья, а иногда, как и синица, — вместилище души усопшего.
Много лет подряд ко мне на дачу в Жамочкино-Крапивне каждую весну прилетают ласточки. Когда-то они свили гнездо прямо над входом в дом, под навесом между его крышей и фонарём-лампой, там они и селятся, выводят птенцов. Удивляет их доверчивость: иногда они покидают гнездо и сидят неподалёку на проводе, а то и на простой верёвке, протянутой от дома для хозяйственных нужд настолько низко, что можно потрогать птиц рукой. Как-то, разглядывая семью белогрудок, мама сказала, что ей всегда радостно и спокойно, когда у нас на даче гостят ласточки, а ведь так оно и есть.
Мамина тётя пережила всю блокаду. У неё сохранился жетон в виде ласточки с письмом в клюве, который она позже подарила моей маме на счастье, а мама, ещё когда я учился в школе, отдала его мне, и я ходил с ним на экзамены. Оказывается, эта птица без труда залетала в осаждённый город и тем самым служила жителям символом доброй вести, принесенной в письме. Этот образ сохранился в стихотворении «Блокадная ласточка», написанном ленинградской поэтессой Ольгой Берггольц:
Маленькую ласточку из жести
я носила на груди сама.
Это было знаком доброй вести,
это означало: «Жду письма».
Этот знак придумала блокада.
Знали мы, что только самолёт,
только птица к нам, до Ленинграда,
с милой-милой родины дойдёт.
Уже в старших классах в сочинении «Никомахова этика» Аристотеля я вычитал: «Одна ласточка не делает весны, так же как и за краткое время не делаются блаженными и счастливыми». Мысль эта мне запомнилась, и позже, когда я постигал многие знания, то не доверял скоротечным выводам и настроениям, а старался собрать факты, проанализировать и закрепить всё в жизненном опыте. Из шекспировской трагедии «Макбет» узнал: «Где она (ласточка) живёт, там воздух, я заметил, особо чист». В поэме «Боярин Орша» Михаил Лермонтов представляет ласточку олицетворением подлинной жизни:
И он увидел: у окна,
Заботой резвою полна,
Летала ласточка — то вниз,
То вверх под каменный карниз
Кидалась с дивной быстротой
И в щели пряталась сырой;
То, взвившись на небо стрелой,
Тонула в пламенных лучах…
И он вздохнул о прежних днях,
Когда он жил, страстям чужой,
С природой жизнию одной.
Да, всё правильно, но только вот моя ласточка была и остаётся другой – доброй и верной, остаётся символом той спасительной надежды, которая навсегда поселилась в моем сердце благодаря изумительной песне композитора Евгения Крылатова на стихи Игоря Шаферана, которую я сотни раз пел на всех семейных торжествах:
Не прошла зима, снег еще лежит.
Но уже домой ласточка спешит.
На ее пути горы и моря,
Ты лети, лети, ласточка моя!
Нет порою сил, труден перелет,
Только как весна без нее придет?
На ее пути горы и моря,
Ты лети, лети, ласточка моя!
Будь ее гнездо трижды золотым,
Тот далекий край не назвать родным.
На ее пути горы и моря,
Ты лети, лети, ласточка моя!
Не прошла зима, и земля бела,
Но уже вдали машут два крыла.
На ее пути горы и моря,
Ты лети, лети, ласточка моя!
На ее пути горы и моря,
Ты лети, лети, ласточка моя!
В три года я написал своё первое стихотворение про чайку и мальчика Ваню. Писать я не умел, но мама с моих слов записала его на бумаге, и я его фактически срисовал. Поскольку рисовал я, можно сказать, с колясочного периода, при этом исключительно в каляко-малякинской манере, то это был мой дебют, но по чистописанию и стихосложению:
Чайка над морем
Лихо порхает,
Ой, как смеется
Мальчик Ваня…
Удивительно, но в друзьях Вань у меня тогда не было, да и чаек особо я не видел, а тем более — над морем, но вот взял и написал.
Впрочем, всё не совсем так! Жили-то мы прямо на берегу Москва-реки, а значит, ходили рыбачить, и чайки - теперь вспоминаю - летали над водой и ловили рыбу. Да, точно! Они были совсем другими – не такими неуклюжими, как московские голуби, и не суетливыми, как городские воробьи. Пока папа насаживал на крючок жирную москварековскую тину, и забросив снасть, подолгу вглядывался в поплавок, сделанный из гусиного пера, я разглядывал чаек, вольно и красиво парящих в небе… Иногда птицы плюхались в реку и хватали рыбину, в основном плотву, которая дёргалась в их крючковатом клюве, сияя ослепительным серебром на солнце... Это вызывало у меня какое-то неподдельное восхищение, и тогда я забывал про всё на свете.
Потом был Крым, жизнь в санаториях города Евпатория, где я не один год поправлял своё здоровье, и, наконец, написанная в студенческие годы песня «Бумажная чайка», позже доработанная и ставшая одной из любимых в кругу моих слушателей. Таким образом шаферановская ласточка и та самая «ванинская», как мы её называли, чайка навсегда вошли в мою душу, став для неё самыми главными песнями, потому как от них и грустно, и радостно одновременно. Это же как молитва, но только попроще, подоступнее, поприземлённее что-ли...
Впрочем, кто знает, где она да и есть ли эта самая грань между возвышенно молитвенным и простым земным словом, но произнесённым с верой и чистой, неподдельной надеждой и любовью…
У Чёрного у моря
Есть город Евпатория,
Каштаны и акции
Встречают там весну…
У Чёрного у моря
Не будет больше горя,
Когда такие города
Стоят на берегу.
И проплывают корабли
Тетрадной лодочкой вдали,
И в небе белый самолёт
Висит над морем.
Бумажный голубь у меня,
И я его забавы для
Пускаю с крыши
Вдоволь надышаться солью.
И, сделанный неважно,
Летит вперёд отважно
Мой голубок бумажный,
Мой белый самолёт.
И знаю я, что вскоре
Он станет чайкой в море,
И где-то мальчик Ваня
Её в песке найдёт.
Он принесёт её домой,
И станет чайка вновь живой,
А утром, когда солнце
Встанет, вспенив море,
Он к сердцу белую прижмёт,
Тайком на берег отнесёт
И выпустит опять её на волю…
Терентий Травник
Фото: Ласточки на даче у Терентия Травника. (Прим.ред.)
Не так давно от исполнителя моих стихов Романа Стародумова пришла мне в дар строфа с подписью: "Возьмите себе во благо". Спасибо, Роман, беру! Она очень уместна сегодня на страницах моей новой книги:
Иду в любви, касаясь нежно трав:
Душою бережно лелею, осторожно.
Весь мир - живой! Я чувствую в руках -
Земную силу, знаю: всё возможно!
Вообще-то ласточка — птица особенная: хотя и близка она к человеку, но свободна, как и душа, обитающая до поры до времени в теле, но готовая его покинуть, чтобы устремиться в вечность. Несмотря на кажущуюся свою независимость, ласточка действительно живёт с людьми, но в отличие от голубя, воробья и синицы не умеет передвигаться по земле, а потому принадлежит небесам. Можно сказать, она посредница между землей и небом: вестница, гостья, а иногда, как и синица, — вместилище души усопшего.
Много лет подряд ко мне на дачу в Жамочкино-Крапивне каждую весну прилетают ласточки. Когда-то они свили гнездо прямо над входом в дом, под навесом между его крышей и фонарём-лампой, там они и селятся, выводят птенцов. Удивляет их доверчивость: иногда они покидают гнездо и сидят неподалёку на проводе, а то и на простой верёвке, протянутой от дома для хозяйственных нужд настолько низко, что можно потрогать птиц рукой. Как-то, разглядывая семью белогрудок, мама сказала, что ей всегда радостно и спокойно, когда у нас на даче гостят ласточки, а ведь так оно и есть.
Мамина тётя пережила всю блокаду. У неё сохранился жетон в виде ласточки с письмом в клюве, который она позже подарила моей маме на счастье, а мама, ещё когда я учился в школе, отдала его мне, и я ходил с ним на экзамены. Оказывается, эта птица без труда залетала в осаждённый город и тем самым служила жителям символом доброй вести, принесенной в письме. Этот образ сохранился в стихотворении «Блокадная ласточка», написанном ленинградской поэтессой Ольгой Берггольц:
Маленькую ласточку из жести
я носила на груди сама.
Это было знаком доброй вести,
это означало: «Жду письма».
Этот знак придумала блокада.
Знали мы, что только самолёт,
только птица к нам, до Ленинграда,
с милой-милой родины дойдёт.
Уже в старших классах в сочинении «Никомахова этика» Аристотеля я вычитал: «Одна ласточка не делает весны, так же как и за краткое время не делаются блаженными и счастливыми». Мысль эта мне запомнилась, и позже, когда я постигал многие знания, то не доверял скоротечным выводам и настроениям, а старался собрать факты, проанализировать и закрепить всё в жизненном опыте. Из шекспировской трагедии «Макбет» узнал: «Где она (ласточка) живёт, там воздух, я заметил, особо чист». В поэме «Боярин Орша» Михаил Лермонтов представляет ласточку олицетворением подлинной жизни:
И он увидел: у окна,
Заботой резвою полна,
Летала ласточка — то вниз,
То вверх под каменный карниз
Кидалась с дивной быстротой
И в щели пряталась сырой;
То, взвившись на небо стрелой,
Тонула в пламенных лучах…
И он вздохнул о прежних днях,
Когда он жил, страстям чужой,
С природой жизнию одной.
Да, всё правильно, но только вот моя ласточка была и остаётся другой – доброй и верной, остаётся символом той спасительной надежды, которая навсегда поселилась в моем сердце благодаря изумительной песне композитора Евгения Крылатова на стихи Игоря Шаферана, которую я сотни раз пел на всех семейных торжествах:
Не прошла зима, снег еще лежит.
Но уже домой ласточка спешит.
На ее пути горы и моря,
Ты лети, лети, ласточка моя!
Нет порою сил, труден перелет,
Только как весна без нее придет?
На ее пути горы и моря,
Ты лети, лети, ласточка моя!
Будь ее гнездо трижды золотым,
Тот далекий край не назвать родным.
На ее пути горы и моря,
Ты лети, лети, ласточка моя!
Не прошла зима, и земля бела,
Но уже вдали машут два крыла.
На ее пути горы и моря,
Ты лети, лети, ласточка моя!
На ее пути горы и моря,
Ты лети, лети, ласточка моя!
В три года я написал своё первое стихотворение про чайку и мальчика Ваню. Писать я не умел, но мама с моих слов записала его на бумаге, и я его фактически срисовал. Поскольку рисовал я, можно сказать, с колясочного периода, при этом исключительно в каляко-малякинской манере, то это был мой дебют, но по чистописанию и стихосложению:
Чайка над морем
Лихо порхает,
Ой, как смеется
Мальчик Ваня…
Удивительно, но в друзьях Вань у меня тогда не было, да и чаек особо я не видел, а тем более — над морем, но вот взял и написал.
Впрочем, всё не совсем так! Жили-то мы прямо на берегу Москва-реки, а значит, ходили рыбачить, и чайки - теперь вспоминаю - летали над водой и ловили рыбу. Да, точно! Они были совсем другими – не такими неуклюжими, как московские голуби, и не суетливыми, как городские воробьи. Пока папа насаживал на крючок жирную москварековскую тину, и забросив снасть, подолгу вглядывался в поплавок, сделанный из гусиного пера, я разглядывал чаек, вольно и красиво парящих в небе… Иногда птицы плюхались в реку и хватали рыбину, в основном плотву, которая дёргалась в их крючковатом клюве, сияя ослепительным серебром на солнце... Это вызывало у меня какое-то неподдельное восхищение, и тогда я забывал про всё на свете.
Потом был Крым, жизнь в санаториях города Евпатория, где я не один год поправлял своё здоровье, и, наконец, написанная в студенческие годы песня «Бумажная чайка», позже доработанная и ставшая одной из любимых в кругу моих слушателей. Таким образом шаферановская ласточка и та самая «ванинская», как мы её называли, чайка навсегда вошли в мою душу, став для неё самыми главными песнями, потому как от них и грустно, и радостно одновременно. Это же как молитва, но только попроще, подоступнее, поприземлённее что-ли...
Впрочем, кто знает, где она да и есть ли эта самая грань между возвышенно молитвенным и простым земным словом, но произнесённым с верой и чистой, неподдельной надеждой и любовью…
У Чёрного у моря
Есть город Евпатория,
Каштаны и акции
Встречают там весну…
У Чёрного у моря
Не будет больше горя,
Когда такие города
Стоят на берегу.
И проплывают корабли
Тетрадной лодочкой вдали,
И в небе белый самолёт
Висит над морем.
Бумажный голубь у меня,
И я его забавы для
Пускаю с крыши
Вдоволь надышаться солью.
И, сделанный неважно,
Летит вперёд отважно
Мой голубок бумажный,
Мой белый самолёт.
И знаю я, что вскоре
Он станет чайкой в море,
И где-то мальчик Ваня
Её в песке найдёт.
Он принесёт её домой,
И станет чайка вновь живой,
А утром, когда солнце
Встанет, вспенив море,
Он к сердцу белую прижмёт,
Тайком на берег отнесёт
И выпустит опять её на волю…
Терентий Травник
Фото: Ласточки на даче у Терентия Травника. (Прим.ред.)