Это чем-то похоже на отращивание крыльев, распрямление их и полёт! А потом – складывание крыльев и…
Это чем-то похоже на пробуждение, бодрствование и засыпание…
Это чем-то похоже на прорастание, вызревание и плодоношение…
Вечереет, и пора складывать крылья. Пожилой возраст— это когда человек пожил. Сначала он покидает дом, потом — квартиру и остаётся в своей комнате. Очень скоро и комнаты ему будет многовато: он оставит себе стул, стол, а то и уголок стола и кровать. Далее — кровать и прикроватная тумба, а вернее — верхний ящик в ней, потому как в верхний проще залезать лёжа.
Когда совсем мало сил, то человек просит оставить его наедине с самим собой, просит, чтобы его оставили в покое даже те, кого он любит. Ему нужны силы, чтобы просто поддерживать в себе жизнь. И всё это случается с каждым, кто родился в эту жизнь.
Ничего от нас не остаётся, кроме зарытых костей. И даже этого порой не остаётся, и мы превращаемся в прах, да ещё и бывает — развеянный по ветру.
С юности пытался представить всё это — представить себя в таком положении, и не мог понять, зачем надо что-то делать в этой жизни, если всё закончится ничем. Позже пришло желание оставить хотя бы какой-то след, а после беседы с отцом я понял: этот след есть память о чём-то таком, что ты посеешь в души и сердца людей, рождённых для будущего.
Потом пришла религия, которая сказала, что смерти нет. Это было эффектно, но мало убедительно, потому что в это надо ещё поверить, а поверить не получалось. Лишь к сорока годам я понял, что искать доказательства бессмертия глупо, потому что это означает следующее: по-настоящему нарваться на массу проблем и прежде всего — связанных с психикой. Я знаю только один пример подобного безумства – пытаться представить бесконечность. Это то, чем я занимался в отрочестве и вскоре, почувствовав свою несостоятельность, потерял к этому интерес.
Похоже, что на старости лет я потерял интерес и к поискам вечной жизни. Более того, но на каком-то моменте поиска я вдруг почувствовал, что это жизнь мне не особенно и нужна, потому как любая жизнь, если её, конечно, проживать нормально, требует очень много сил. А когда мы стареем, их-то как раз и не хватает. То что я, умерев, получу силы жить, для меня было приятным рассуждением, но не более того.
Почему-то захотелось просто погрузиться в длительный, как вечность, сон, а там будет видно. С такими мыслями я и подружился со смертью. Заметив мою уступчивость, она сменила косу на серп и перестала греметь костями, когда я смотрю программу "Вести". Больше она меня не тревожит, а иногда даже поражает своей услужливостью, когда во сне предлагает гроб, обитый изнутри фланелькой. Почему-то меня это веселит, и я не отказываюсь…
Наверное, я что-то знаю. И это «что-то» больше, чем я мог бы себе позволить даже представить.
Терентий Травник. Из книги "Записки обыкновенного человека".
Книга вторая.
Это чем-то похоже на пробуждение, бодрствование и засыпание…
Это чем-то похоже на прорастание, вызревание и плодоношение…
Вечереет, и пора складывать крылья. Пожилой возраст— это когда человек пожил. Сначала он покидает дом, потом — квартиру и остаётся в своей комнате. Очень скоро и комнаты ему будет многовато: он оставит себе стул, стол, а то и уголок стола и кровать. Далее — кровать и прикроватная тумба, а вернее — верхний ящик в ней, потому как в верхний проще залезать лёжа.
Когда совсем мало сил, то человек просит оставить его наедине с самим собой, просит, чтобы его оставили в покое даже те, кого он любит. Ему нужны силы, чтобы просто поддерживать в себе жизнь. И всё это случается с каждым, кто родился в эту жизнь.
Ничего от нас не остаётся, кроме зарытых костей. И даже этого порой не остаётся, и мы превращаемся в прах, да ещё и бывает — развеянный по ветру.
С юности пытался представить всё это — представить себя в таком положении, и не мог понять, зачем надо что-то делать в этой жизни, если всё закончится ничем. Позже пришло желание оставить хотя бы какой-то след, а после беседы с отцом я понял: этот след есть память о чём-то таком, что ты посеешь в души и сердца людей, рождённых для будущего.
Потом пришла религия, которая сказала, что смерти нет. Это было эффектно, но мало убедительно, потому что в это надо ещё поверить, а поверить не получалось. Лишь к сорока годам я понял, что искать доказательства бессмертия глупо, потому что это означает следующее: по-настоящему нарваться на массу проблем и прежде всего — связанных с психикой. Я знаю только один пример подобного безумства – пытаться представить бесконечность. Это то, чем я занимался в отрочестве и вскоре, почувствовав свою несостоятельность, потерял к этому интерес.
Похоже, что на старости лет я потерял интерес и к поискам вечной жизни. Более того, но на каком-то моменте поиска я вдруг почувствовал, что это жизнь мне не особенно и нужна, потому как любая жизнь, если её, конечно, проживать нормально, требует очень много сил. А когда мы стареем, их-то как раз и не хватает. То что я, умерев, получу силы жить, для меня было приятным рассуждением, но не более того.
Почему-то захотелось просто погрузиться в длительный, как вечность, сон, а там будет видно. С такими мыслями я и подружился со смертью. Заметив мою уступчивость, она сменила косу на серп и перестала греметь костями, когда я смотрю программу "Вести". Больше она меня не тревожит, а иногда даже поражает своей услужливостью, когда во сне предлагает гроб, обитый изнутри фланелькой. Почему-то меня это веселит, и я не отказываюсь…
Наверное, я что-то знаю. И это «что-то» больше, чем я мог бы себе позволить даже представить.
Терентий Травник. Из книги "Записки обыкновенного человека".
Книга вторая.