Я никогда не писал стихи от восторга или от счастья. Даже самые нежные мои стихотворения были навеяны грустью — светлой, но всё же грустью. Поэзия всегда меня лечила и вылечивала, может, поэтому я и уверен, что она не только лечит, но и вылечивает моего читателя.
За свою жизнь мною написано много стихотворений, а коли так, то получается, что пребывал я в состоянии грусти почти всю свою жизнь. Когда я радовался, то забывал про бумагу и карандаш, и потому не писал ни стихов, ни картин, ни музыки. Мне хватало того, что я счастлив. Но утро сменялось днём, день – вечером, а вечер – ночью, и я вновь возвращался к поэзии. И если в этот момент я был дома, то подходил к окну, упирался лбом в холодное стекло и тихо проговаривал первое слово или первую первую строчку. Стекло запотевало, и я записывал сказанное прямо на нем, проведя пальцем по туманной влаге. Вскоре всё исчезало, и я, став самим собой, снова мог писать глубоко, самозабвенно и немного с грустью: всё так!
Терентий Травник. Из книги «Циркуляр».
За свою жизнь мною написано много стихотворений, а коли так, то получается, что пребывал я в состоянии грусти почти всю свою жизнь. Когда я радовался, то забывал про бумагу и карандаш, и потому не писал ни стихов, ни картин, ни музыки. Мне хватало того, что я счастлив. Но утро сменялось днём, день – вечером, а вечер – ночью, и я вновь возвращался к поэзии. И если в этот момент я был дома, то подходил к окну, упирался лбом в холодное стекло и тихо проговаривал первое слово или первую первую строчку. Стекло запотевало, и я записывал сказанное прямо на нем, проведя пальцем по туманной влаге. Вскоре всё исчезало, и я, став самим собой, снова мог писать глубоко, самозабвенно и немного с грустью: всё так!
Терентий Травник. Из книги «Циркуляр».