Надежде Алексеевне Тихомировой посвящается…
А ведь они есть – такие потери, которые относятся к так называемым невосполнимым. К примеру, если слепнет художник или композитор теряет слух, как это произошло с Бетховеным, или же когда Николай Островский становится прикованным к постели в течение последних десяти лет своей жизни, и это с двадцати шести лет! Жизненный подвиг, иначе и не скажешь, Николая Алексеевича восхищал меня всегда, а позже, когда я приступил к созданию аудио - программ «Культурное наследие России» для радио, то тем более. И чем больше я погружался в анализ жизни этого титана, тем сложнее мне было готовить о нем материал — уж больно яркая была личность. С шестнадцати лет — на фронте, и уже с тяжелым ранением, далее — застуда, а там и болезнь, да еще и такая тяжелая! И мечты об идеальной свободе, о равенстве и братстве, но, как он сам признался, "...быстро понял, что душить кого-то — не значит защищать свободу, да и многое другое. Потом — Ревтрибунал и два месяца заключения, а потом ничего, кроме тоски словно по дорогом, хорошем, потерянном безвозвратно..." Конечно, Островского нужно изучать по его письмам, коих немало, и только так: «Вот почему я дрожу над каждым своим часом… — пишет он, - болят слепые глаза. Представь, что тебе под веки насыпали крупного песку… Жжёт, неловко, больно. Мне предлагают вынуть глаза. Говорят, будет легче. Ненадолго. Но без глаз — это уже совсем страшно… Одного боюсь, что болезнь подбирается к мозгу, к штабу. Вот это уже будет непоправимо…"
Скажу, что посмертное вскрытие показало потрясающую картину физического распада всего организма, и только мозг, который на одре болезни он называл своим „главным штабом“, оказался в блестящем состоянии… Николай встретил смерть без жалоб и стона, с мужеством человека, верного своему делу, и доблестного воина.
А теперь — вновь о потерях и не абы каких, а именно о невосполнимых. Согласитесь, что большинство из того, что мы теряем, восполняемо, кроме времени. Даже здоровье, пусть и не всегда в должном виде, но восстанавливается. Есть только одна потеря, являющаяся, на мой взгляд, самой настоящей и крайне тяжелой – это потеря любимого человека, да ещё такого, с кем связаны твоя жизнь и работа. Вот тогда жизнь тебе и предъявляет к оплате и доказательствам всё, что касается силы духа и воли. Смерть, и только она, — виновница такого удара! А поскольку она как была, так и есть, и будет, значит, без оного человеку не обойтись. Пусть не всякому, но большинству уж точно, ибо удар сей основан на нашем с вами отношении, а тем паче на любви к ближнему. Не говорю о потере родителей, но скорее о детях, как о нашей с вами надежде на будущее, где всякое любящее сердце видит своего ребенка в здравии и благополучии, но даже и это не совсем верно. Долгое время занимаясь стрессами у людей, я пришел к выводу, что самым, пожалуй, беспощадным из них является тот, что возникает при потере любимого человека, да еще и в фазе наибольшего взаимопроникновения и взаимной реализации. Это когда то, что стало единым целым, рубится пополам, да ещё и без анестезии. Суть в том, что человеку подобную боль надо познать в полном сознании, при этом самостоятельно искать и находить то, что сохранит рассудок, оставив его в здравом уме и памяти. Поддержка близких необходима, но выход лежит только в иррациональном решении случившегося, а это — обращение к вере. Вот она — проверка! Сразу это обычно не срабатывает и требует ввода дополнительных данных – самопожертвования во имя благополучия окружающих вас людей. Оборванная смертью любовь ищет иного применения, что нередко приводит к юродству, переходящему в блаженство, как оно происходило, к примеру, у святой Ксении Петербургской. И вот новая задача: дело в том, что далеко не всем будут нужны ваши забота и внимание, а только тем, кто нуждается в этом по-настоящему. Душа ваша запросит перспективы, как это было в отношениях с тем, кого вы потеряли. Найти должное – это очень непростая работа, но без этого — никак. Добро, если оно верное, то всегда благодарственно и благоразумно, а это означает, что оно благодатно и для дающего, и для принимающего. С этого, на мой взгляд, и начинается наивысшее понимание собственной действительности – сначала с поиска, а далее — с поступка, о котором единственное, что можно сказать – во благо!
Терентий Травник. Из книги «Зелёный шарик».
А ведь они есть – такие потери, которые относятся к так называемым невосполнимым. К примеру, если слепнет художник или композитор теряет слух, как это произошло с Бетховеным, или же когда Николай Островский становится прикованным к постели в течение последних десяти лет своей жизни, и это с двадцати шести лет! Жизненный подвиг, иначе и не скажешь, Николая Алексеевича восхищал меня всегда, а позже, когда я приступил к созданию аудио - программ «Культурное наследие России» для радио, то тем более. И чем больше я погружался в анализ жизни этого титана, тем сложнее мне было готовить о нем материал — уж больно яркая была личность. С шестнадцати лет — на фронте, и уже с тяжелым ранением, далее — застуда, а там и болезнь, да еще и такая тяжелая! И мечты об идеальной свободе, о равенстве и братстве, но, как он сам признался, "...быстро понял, что душить кого-то — не значит защищать свободу, да и многое другое. Потом — Ревтрибунал и два месяца заключения, а потом ничего, кроме тоски словно по дорогом, хорошем, потерянном безвозвратно..." Конечно, Островского нужно изучать по его письмам, коих немало, и только так: «Вот почему я дрожу над каждым своим часом… — пишет он, - болят слепые глаза. Представь, что тебе под веки насыпали крупного песку… Жжёт, неловко, больно. Мне предлагают вынуть глаза. Говорят, будет легче. Ненадолго. Но без глаз — это уже совсем страшно… Одного боюсь, что болезнь подбирается к мозгу, к штабу. Вот это уже будет непоправимо…"
Скажу, что посмертное вскрытие показало потрясающую картину физического распада всего организма, и только мозг, который на одре болезни он называл своим „главным штабом“, оказался в блестящем состоянии… Николай встретил смерть без жалоб и стона, с мужеством человека, верного своему делу, и доблестного воина.
А теперь — вновь о потерях и не абы каких, а именно о невосполнимых. Согласитесь, что большинство из того, что мы теряем, восполняемо, кроме времени. Даже здоровье, пусть и не всегда в должном виде, но восстанавливается. Есть только одна потеря, являющаяся, на мой взгляд, самой настоящей и крайне тяжелой – это потеря любимого человека, да ещё такого, с кем связаны твоя жизнь и работа. Вот тогда жизнь тебе и предъявляет к оплате и доказательствам всё, что касается силы духа и воли. Смерть, и только она, — виновница такого удара! А поскольку она как была, так и есть, и будет, значит, без оного человеку не обойтись. Пусть не всякому, но большинству уж точно, ибо удар сей основан на нашем с вами отношении, а тем паче на любви к ближнему. Не говорю о потере родителей, но скорее о детях, как о нашей с вами надежде на будущее, где всякое любящее сердце видит своего ребенка в здравии и благополучии, но даже и это не совсем верно. Долгое время занимаясь стрессами у людей, я пришел к выводу, что самым, пожалуй, беспощадным из них является тот, что возникает при потере любимого человека, да еще и в фазе наибольшего взаимопроникновения и взаимной реализации. Это когда то, что стало единым целым, рубится пополам, да ещё и без анестезии. Суть в том, что человеку подобную боль надо познать в полном сознании, при этом самостоятельно искать и находить то, что сохранит рассудок, оставив его в здравом уме и памяти. Поддержка близких необходима, но выход лежит только в иррациональном решении случившегося, а это — обращение к вере. Вот она — проверка! Сразу это обычно не срабатывает и требует ввода дополнительных данных – самопожертвования во имя благополучия окружающих вас людей. Оборванная смертью любовь ищет иного применения, что нередко приводит к юродству, переходящему в блаженство, как оно происходило, к примеру, у святой Ксении Петербургской. И вот новая задача: дело в том, что далеко не всем будут нужны ваши забота и внимание, а только тем, кто нуждается в этом по-настоящему. Душа ваша запросит перспективы, как это было в отношениях с тем, кого вы потеряли. Найти должное – это очень непростая работа, но без этого — никак. Добро, если оно верное, то всегда благодарственно и благоразумно, а это означает, что оно благодатно и для дающего, и для принимающего. С этого, на мой взгляд, и начинается наивысшее понимание собственной действительности – сначала с поиска, а далее — с поступка, о котором единственное, что можно сказать – во благо!
Терентий Травник. Из книги «Зелёный шарик».